Взятие Крутоторска

– Лук от семи недуг, потому и лучший друг, – говорил дед Степан, развешивая заплетённые в огромную косу увесистые круглые луковицы.

– Кто его давнёт, тут же заревёт, – продолжала бабушка поговорку про лук.

А когда солили и квасили капусту, то ей воздавали похвалы:

– Угодница-капустка – хорошая закуска, дёшево и на столе не пусто.

Дедушка осенью аккуратно раскладывал огородные семена по пакетикам. Огурцы, помидоры, морковь и даже репу с редькой, и писал, в каком году их положил туда. Соседи не только из Несваричей, но даже из Казацкого Мыса и Субботихи брали их у него, потому что у деда вырастали самые ранние огурцы и самые крупные и самые мелкие, будто ягоды, помидоры. Недаром звали его «Наш Мичурин».

– Семя может заподряд хоть три года смирно и тихо лежать да ждать своего часа. Но оно всегда в боевой готовности. Попадёт в землю и вспыхнет в нём жизнь. Дождалось тепла, влаги и воздуха и пойдёт в рост, – объяснял дед, даря пакетик с семенами.

Когда начали изучать немецкий язык, зашла Тайка к бабушке с дедушкой, чтобы погордиться, что «Анна унд Марта баден» – это означает «Анна и Марта купаются». А ещё пословицу выучила: «Морген, морген, нур нихт хайте, заген алле фауль лейте» – завтра, завтра, только не сегодня – так ленивцы говорят. Дедушка Степан послушал её, похвалил, а потом сам заговорил по-немецки:

– Маус, маус, комм хераус – мыши, мыши, пошли вон, – сказал он. Оказывается, в ту давнюю, первую мировую войну дедушка попал в немецкий плен и жил четыре года в фольварке работником, а потом хозяйка-немка женила его на себе. Видно, такой мастеровитый и в Германии ценился высоко. Говорить по-немецки много ему приходилось, и теперь он помнил этот язык.

Жил-жил в Германии дед, а потом затосковал по своим крутогорским местам и, оставив немку, как снег на голову, свалился в Несваричи. И произвёл он своим возвращением большой переполох. Четыре года не было о нём ни слуху ни духу и вдруг явился.

За это время и в Несваричах много разного случилось. У младшего Степанова брата Ивана умерли жена и дети. Всех «испанка» – грипп такой вредный- выкосила. И вот Иван уговорил жену Степана Анюту, чтоб она со своими детьми перешла жить к нему, раз Степан пропал неизвестно где и как.

Только начали совместно жить, явился по-немецки одетый Степан в германской фуражке, ботинках и рыжих кожаных крагах на ногах, которые называли в Несваричах «поголёшки» и, конечно, в невиданном клетчатом пиджаке с накладными карманами. Задал задачу Степан брату Ивану и Анюте. В конце концов сговорились по-мирному, что вернётся Анюта к Степану, потому как венчаны они. А, может, сама Анюта так настояла. И уехал Иван с новой женой в Сибирь, куда-то под Иркутск, легче переживать на чужбине случившееся. А у Анюты со Степаном родились ещё две дочки – Валя и Лёля. Заскрёбыши.

Тогда, по словам деда, послабление в крестьянской жизни вышло. Поехали люди на отруба, чтоб освоить земли побольше. И у них это было. А он новый дом заверетенил, двухэтажный, высокий, на немецкий манер. А в тридцатом натерпелся с этим домом, потому что его хотели раскулачить. Но умел дед убеждать однодеревенцев. Сошлись на том, что добровольно отдаст всех трёх коров в колхоз «Красный пахарь». Поутихли крикуны, которые хотели раскулачить деда. Умел дед убедительно доказывать, что в Несваричах он больше пользы принесёт, чем где-нибудь в Сибири.

И теперь, забираясь в клеть, видела Тайка у деда два сияющих будто золото самовара, какие-то лампы с молочного цвета абажурами. Почему всё это стояло прикрытое портяниной в клети, а не в горнице, Тайка не знала.

– Чтоб не завидовали, – шёпотом объясняла бабушка Анюта, – а то…

А что значит «а то…», Тайка узнала позднее.

– Видно, так и не наступит такое время, чтобы у всех всё было и ничего за это не было, – во вздохом сожаления говорил дедушка Степан.

Тайка с удивлением смотрела на деда Степана и немецкий учила прилежнее, чем прежде. А вдруг и вправду пригодится. Дед нет-нет да подбадривал вопросом по-немецки:

– Ви шпет ист ес? – А это: сколько сейчас времени?

– Раушен фербатен – шуметь запрещено.

Указывал дед на бутылку и спрашивал, что это? Вместо «пить» вдруг говорил «тринкен», вместо «курить» – «раухен».

Бабушка Анюта ещё один секрет дедов Вале выдала: оказывается, остались у деда Степана двое германских детей у той немки. И Тайка опять удивлялась. Ведь после германской, первой империалистической войны, была Великая Отечественная, и дедовы германские дети, наверное, могли воевать против русских детей, поскольку по возрасту он сам на ту войну не ходил, а его два старших сына, нажитые с бабой Анютой, воевали, и один погиб под Сталинградом, другой в Берлине.