Взятка. Роман о квадратных метрах

Описывать этот «бизнес» в мельчайших подробностях я не стану, так как вам, мои читатели, и так уже многое стало понятно. «Ложная благотворительность», то, чем предлагала мне заняться Алла, лишь один из элементов колоссальной индустрии попрошайничества, в которую включены и страшные нищие оборванцы и оборванки, и безногие инвалиды в военной форме, и дети с табличками «умерла мама» или, скажем, «сгорел дом» – это низ пирамиды индустрии попрошайничества, ее подошва. А вот афера с больными детьми – это более высокие сферы пирамиды, но все же и не они еще самые высшие. Выше стоят международные благотворительные организации, оказывающие «гуманитарную» помощь: через них отмываются такие средства, что при одной мысли об этом у меня, теперешнего, респектабельного, чьи ноги обуты в шкуры нильского крокодила, во рту появляется приятный вкус плодов мангостина. Само собой, все верхние уровни пирамиды занимает церковь: она и только она вне конкуренции. Столько, сколько собирает церковь, не соберет никто и никогда. У церкви слишком веские аргументы. У Аллы все проще: косметология – это так, больше для отвода глаз, официальная ширма, а на деле: несуществующие больные дети, существующие больные дети, одним словом, детское несчастье – вот основной инструмент в бизнесе Аллы. Деньги, сделанные на доверии и горе. И она предложила мне, если так можно выразиться, «прыгнуть в долю». Ей был нужен «презентатор» – молодой человек, умеющий убеждать. С моим талантом прораба я подходил как нельзя лучше, да и был к ней, если так можно выразиться, «как нельзя ближе». Таким образом Алла решила сделать меня своим «партнером».

Маме я ничего говорить не стал. Сказал только, что вчера перебрал лишнего, что много нервной работы, что скоро мы с ней заживем как люди и переедем из этого медвежьего угла куда-нибудь поближе к свету.

– У меня большой заказ, мам. Вот я и нервничаю, как бы чего не напортачить. И ты, кстати, убрала бы вот это, – я достал сверток с деньгами и, взвесив его в руке, передал ей, – ты умеешь прятать лучше, чем я.

– Хорошо, сынок, хорошо, – даже не разворачивая свертка, залопотала мама, – езжай, работай, с кем не бывает. Переживать так не стоит, все сложится. Ты у меня умница. А это я спрячу, ты не волнуйся. Не в банк же нести? Главное, теперь запомни: если стал денежки получать, так ты не рисуйся. Район у нас криминальный, люди, сам знаешь, какие злые да завидущие. А ты небось машину захочешь теперь купить красивую, девушек катать, да?

Я обнял ее, мою славную, добрую, ах! – седую уже (слезу вышибает, когда это видишь) мамочку. Она мой единственный, мой главный, мой самый важный в мире, в жизни, во всей Вселенной со всеми ее звездами и кометами человек. Никакая красавица, умница, никакая дочь Венеры, богиня во плоти, никакая Лаура ебанутого на всю голову Петрарки, который, вместо того чтобы изнурять ее во все дыры, писал сонеты и свирепо онанировал на мнимый образ, никакая теплогубая, в ватнике, на стылой зоне, в натуре обретенная шалава, не милее мне моей мамочки, и ныне, и присно, во веки веков, аминь.

…Я вспомнил свой давешний пьяный сон. Я стоял на горе, окруженной вздыбленной, шумящей водой. Волны медленно поднимались и еще медленнее, с протяжным, бесконечным шумом опадали. Я протягивал руки и орал, пытаясь перекричать морской шум, но не слышал даже самого себя. Лишь в мозгу моем, извилины которого орошались кровью, разбавленной водкой, звучали непристойные, богохульные слова:

«И да воскреснет Бог, и да расточатся на хер врази его! И да бегут от лица его все ненавидящие его, если им есть на то охота, а нет, так пусть топчутся на месте, или сидят на корточках, отклячив жопу, словно мои рабочие-канатоходцы-узбеки. Мама, дай мне маузер, я всех порешу в одну ночь и стану Павкой»… «Павкой Корчагиным, выкорчевавшим все коряги, стану я. Дай мне маузер, мамочка! Напитай его магазин мощными, летящими далеко вперед пулями, и я пошлю точно в цель каждую из них! Я буду меток, словно лесной шахид, который навсегда отморозил свои яйца и теперь мечтает о том, как бы эффектней предстать пред господом миров, облагодетельствовавшим его джихадом на его пути, потому, что больше он не был рожден ни для чего путного, кроме, как взорваться вместе с несколькими бедолагами в нашивках вооруженных сил российской федерации…»

Я не хочу писать название своей страны с большой буквы. Даже не потому, что в ней живут и здравствуют такие, как я, нет! Потому, что в ней живут такие, как эта старая гадкая Алла. Алла, чей путь я прервал. Алла, которой я не дал превратить меня в законченную, лживую, циничную особь мужеска пола, вспомогающую этой похотливой, ненавидимой мною стерве богатеть и раздуваться на людской наивности и чистых помыслах. Да, я убил ее. Но не сразу, далеко не сразу…

…Уже много позже я стал обожать Рассела Кроу в фильме «Гладиатор». Много позже я запомнил черного пророка-гладиатора, которому его ролью были отведены белозубая, как и у всех черных, улыбка и фраза: We’ll meet u, buddy. But not yet, not yet…