Взятка. Роман о квадратных метрах

После авантюрного Жигоры я отправился к человеку, который, как я уже и говорил, просил, чтобы все называли его просто «капитан». Это был человек родом с Кавказа, вислоусый, пожилой, курил трубку, и на лацкане его пиджака был приколот значок в виде парусника. В молодости он и впрямь имел отношение к морскому делу и даже закончил плавательное училище в Мурманске, после чего пошел по партийной линии и стал директором рыбного предприятия. В лапы ОБХСС он угодил уже под конец СССР, когда хватка этих лап значительно ослабла и лапы полюбили, когда на них «давали». Дав на лапу ОБХСС, «капитан» выпутался из пренеприятной истории, грозившей ему в лучшем случае пятнадцатью годами строгого режима, и перебрался в Москву, где мгновенно стал директором большого рыбного магазина «Океан», а также директором сперва одного хладокомбинта, потом второго, а потом подмял их все под себя, так же, как и вообще всю торговлю рыбой в Москве, и превратился в настоящего капитана, только сухопутного и окруженного тремя поясами обороны в виде свирепой чеченской гвардии. Офис капитана был расположен в бывшем детском саду, обнесенном высокой решетчатой оградой, а из всего прежнего антуража во дворе вызывающе торчал под мухомор разрисованный «грибок». В летнее время под ним стоял стул и сидел суровый чеченец, присматривал за входом. Зимой место пустовало, и лишь иногда белую девственность сугроба, наметенного под грибком, нарушала желтая струйка пробегавшего мимо кабыздоха.

В кабинет капитана вела настоящая судовая дверь с круглым, окантованным медью иллюминатором. Такие двери обычно встречаются на яхтах океанского класса: красное дерево, золоченые петли, ручка в виде львиной морды, словом, нэпманский шик. Сам капитан восседал за массивным столом мореного дуба с витыми ножками, и если дверь встречала львиным оскалом, то стол в какой-то степени продолжал этого льва: ножки стола заканчивались когтистыми, вызолоченными лапами. Полукресла были обиты зеленой кожей, стены крашены зеленой краской очень густого, точно мокрая трава, оттенка. На капитане был истинно капитанский зеленый пиджак. Истинно капитанским его делали якоря на золотых пуговицах и герб некоего яхт-клуба, нашитый поверх нагрудного кармана. Дубовый паркет покрывал зеленый ковер, сливавшийся с зелеными портьерами и зелеными побегами некоего крупного, фаллического растения, торчащего из мраморной кадки. В углу кабинета стояло зеленое знамя ислама с золотыми кистями. В огромном шкафу, за стеклом, виднелись модели парусников: крошечные, крупные, в бутылках. На шкафу стояла огромная модель каравеллы с белыми парусами, и тем изумрудная муть комнаты несколько разгонялась, словно добавили сгущенного молока в стакан с разведенной зеленой акварелью.

– А, дорогой! Вот и ты! – обрадовался мне капитан, словно старинному знакомому. – Как детишки? Поправляются? Хорошее дело делаете, молодцы! Я все время вспоминаю, что вам деньги пожертвовал. Думаю, наградит меня Аллах за мою доброту и великодушие! Аллах все видит и всем раздает по заслугам. Он и тебя вознаградит, вот увидишь!

– Да что-то пока не балует меня Всевышний, – осторожно пошутил я, улыбнулся с аккуратной, приниженной грустью, чтобы не перегнуть палку, как это часто случается, когда говоришь на подобные темы с мусульманином. За богохульство может быть принят любой поворот головы, любой неправильно дрогнувший мускул лица, и тогда все угрожает обернуться неприятностями вплоть до короткой очереди в живот. Я ничего не имею против Аллаха, Иеговы, Озириса, Зевса и прочих имен, так как все они суть имена одного и того же непостижимого человеческому разуму явления под названием Бог, и у меня, как у строителя, к Богу, как к великому строителю, особенное уважение и почитание. Ясно? Это я говорю специально для тех, кто сейчас уже начал насупленно сквернословить и вспоминать, где зарыт топор войны. Нет причины откапывать его. Бог один, и все тут. Давно пора успокоиться по этому поводу и заняться делами насущными. Я поведал капитану о грустных событиях последнего времени и заявил, что пришел к нему за наставлением, как к человеку, умудренному опытом, аж до самых седых его мудей. Гм… Ну, последнее я, конечно, опустил. Насчет седых, я имею в виду.