Взлет Андромеды (Мв-19)

Юрий, когда я рассказала ему, что в фильме кадры настоящей бури с грозой (в эпизоде, где я встречаюсь с Инсаровым в часовне) даже возмутился, "как этот синьор мог тебя опасности подвергать — а если бы молния, или дерево упало". Я в ответ рассмеялась и сказала, что меня там не было. Метод режиссуры — показать размах, масштаб событий: сначала изобразить самый общий, величественный план, а затем перевести фокус на то, что видится малой частью этого целого. Стена грозовых туч, уходящая на огромную высоту, надвигается на солнце, молнии сверкают — это на экране выглядит страшно, да еще синьор Бава на объектив светофильтры ставил, чтобы тучи казались особенно темными и жуткими, и контраст, игра теней — ну это все тонкости операторской работы. Но это снимали отдельно, у метеорологов заранее узнавали, где и когда такое застать. А в фильме после этих кадров, мирный пейзаж, сначала как бы издали, затем приближается — дом, где моя героиня живет с семьей (настоящая старая усадьба под Москвой, мне сказали, памятник архитектуры), и возле нее я стою, вместе с Зоей, мы в небо смотрим, словно эту грозу увидели, собираемся скорее бежать, укрыться в доме — но тут я бой часов слышу, и понимаю, что Инсаров не придет. Тогда я останавливаюсь, наши лица крупным планом, под тревожную музыку — эти десять секунд на экране синьор Бава велел раз двадцать переснять! — чтобы решиться бежать к любимому человеку, несмотря на надвигающуюся бурю, первый порыв которой уже треплет кусты на заднем плане и заставляет нас с Зоей схватиться за шляпы. У нас на головах были не чепчики с лентами ("кибитки", как их называли тогда), какие носили дамы в то время, а широкополые соломенные шляпки, подобные тем, что я видела в другом фильме из будущего про "иветту, жанетту, жоржетту" — взятые из современной коллекции "РИМа", предлагаемой советским женщинам на текущий летний сезон, их лишь "стилизовали" под девятнадцатый век, добавив вуаль, искусственные шелковые цветы и ленты подлиннее. Оказалось лишь, что если туго завязывать ленты под подбородком, поля некрасиво гнутся и вдобавок сильно ограничивают обзор, как шоры у лошадей — ну а если завязать чисто символично, поля не сгибая, то шляпу легко сносит с головы ветром. Даже в фильме это можно увидеть (у девушек из массовки на заднем плане в уличной сцене), и на прогулке в парке Зоя не сигарочницу Шубина кидает в кусты, как в книге, а заставляет его за своей шляпкой бегать (ну совсем как будущий великий писатель Джанни Родари в Риме, за моей). Кстати, "исторические" фильмы из будущего в этом отношении часто еще более недостоверны — если героиня там показана с непокрытой головой на улице или на природе, в реальности это в то время считалось крайне неприличным, так лишь продажные женщины ходили. И я заметила, в советских фильмах частый эпизод, как у героини ветер шляпу срывает — даже Анне о том сказала, и услышала ответ:

-До войны еще, была у меня подружка, Октябрина, в одном дворе росли. Так мать у нее, истинно советского воспитания, категорически предостерегала нас, шестнадцатилетних, чтоб не общались с некоей особой из соседнего подъезда, потому что "она легкомысленная — в шляпке". Мы летом в соломенных бегали или в панамках, но это было "не в счет", а у нее фетровая, на осень и зиму, считалась "буржуазным излишеством". И сейчас в психологии что-то еще осталось — если не у самих режиссеров, так у публики, которой эти мастера стараются угодить. Оттого, сорванная ветром шляпка — это понятный всем символ столкновения изнеженной городской барышни с грубой реальностью, превратившийся в киноштамп.