Взлет и падение ДОДО

– Спасибо, – ответил Тристан, стискивая зубы, чтобы сдержать сарказм. – Хорошо, что мы спросили, вы нам очень помогли.

Я положила ладонь на его руку, мягко прося заткнуться. Эржебет заметила – и этот жест мгновенно стал для нее важнее будущего человечества. Глядя поочередно на мою руку, на мое лицо и на лицо Тристана, она с торжеством обратилась к Ребекке и Фрэнку:

– Я знала! Разве я не говорила, что так будет? – И, словно не утверждала сто раз прямо противоположное, заявила мне: – Я всегда знала, что вы друг для друга созданы.

– У вас точно нет никаких соображений о том, каким будет следующий шаг Грайне? – спросила я, стискивая Тристану руку, чтобы молчал.

Эржебет презрительно пожала плечами.

– Неужели я стану марать свои мысли, пытаясь думать как Грайне?

– О! – примирительно вмешался Ода-сэнсэй. – Разумеется, так нам и надо поступить. Думать как Грайне. Отшелушивать листья истории, за которыми скрывается возникновение фотографии. С чего она началась?

– Камера обскура? – предположила я. – Леонардо да Винчи?

Фрэнк Ода мотнул головой.

– Она только перенаправляет свет, но не вызывает коллапса волновой функции, не запечатлевает конкретный момент времени.

– Дагеротипы, – с отвращением проговорила Эржебет. – Помню, как они мгновенно вошли в моду. Как социальные сети на рубеже тысячелетий или автомобили за сто лет до того.

– Но что привело к дагеротипии? – спросил Ода-сэнсэй. В своем всегдашнем духе он, несмотря на всю напряженность момента, наслаждался чисто научной стороной задачи.

– Светочувствительная бумага, – сказала я. – Это ведь нитрат серебра, да? Линзы. Возможно, зеркала.

Он кивнул:

– Это все она постарается уничтожить. Если убить Луи Дагера, произойдет диахронический срыв, но если затормозить технологию шлифовки линз и сделать это в достаточном числе Нитей, Луи Дагер направит свой изобретательский талант на что-нибудь другое. То же и со светочувствительными химикатами.

– Теперь, когда вы сказали, я и впрямь что-то такое припоминаю, – подтвердила Эржебет – бывшая правая рука Грайне.

– Однако технология шлифовки линз важна не только для развития фотографии, – заметил Тристан. – Развитие оптики повлияло на всю историю человечества. Благодаря ей у нас есть телескопы, микроскопы, очки…

– Что ж, если Грайне осуществит свой замысел, ничего этого не будет, – сказал Ода по-прежнему таким тоном, будто обсуждает преинтереснейшую теоретическую задачку. – Значит, если она преуспеет, человеческая история ретроактивно изменится.

– И нитрат серебра, – с некоторым беспокойством произнес Тристан. – Его открыл Альберт Великий в тринадцатом веке.

Ода кивнул:

– Убить его Грайне не может, но постарается помешать его открытиям. А он один из величайших мыслителей своей эпохи, и это изменит все, что мы считаем своей гордостью и наследием.

– Чтобы выкорчевать фотографию, надо, по сути, отменить все развитие науки, – сказала Эсме.

– Ну вот такого я не допущу, – произнес Мортимер. – Этак от моей институтской программы ничего не останется!

Никто не рассмеялся. Наступило молчание. Долгое молчание. Я слышала, как кто-то постучал в дверь соседнего дома.

– Если мы правда считаем, что она намерена это сделать, мы должны ее остановить, – сказала я.

– Конечно, она намерена это сделать, – ответила Эржебет. – Я бы на ее месте так и поступила.

– Неужели? – удивилась я. – Но это же очень дурно.

Эржебет стрельнула в меня своим фирменным уничижительным взглядом.

– Почему? История развивается в ту или другую сторону, она сама по себе не дурна, хоть в ней и есть дурные люди. Я знаю, что ты сейчас скажешь, – остановила она меня, заметив, что я протестующе вскинула руку. – Ты скажешь, ну вот, например, рабство, безусловно, дурно, а я отвечу, может, и так, но без рабства не было бы сегодняшнего мира.

– Это не делает его приемлемым, – возразила я.

– Если бы я могла переписать историю, чтобы в ней не было рабства, я бы это, безусловно, сделала, но мир бы полностью изменился, и вам бы он не понравился, поскольку все любят знакомое и привычное. Вы хотите остановить Грайне не потому, что она затеяла дурное, а потому что она хочет отменить все, с чем вы сжились. И это не соответствует вашим представлениям о правильной жизни с «Уолмартами», хлопковым бельем и тем, для чего вам нужны так называемые редкие земли. Вы хотите, чтобы это все у вас было всегда. Планы Грайне несовместимы с вашими привычками. Других весомых возражений у вас нет.

– Если она собирается уничтожить науку, то у нас есть очень весомое возражение, – сказал Тристан.

– Нет, – стояла на своем Эржебет. – Человечество очень долго жило без всякой науки. И это верно вне зависимости от того, что могла или не могла сделать магия. Наука принесла хорошее и дурное в равной мере. Я видела, как это происходило. Мир без научного развития не стал бы лучше или хуже – просто он был бы не таким, каким мы его знаем.

– Чушь, – отрезал Тристан. – Бросьте, Эржебет, вы… резонерствуете. Очевидно, наука и технология улучшили человеческую жизнь.