Шестеро стражников из гражданского бюро, чей долг был стоять у пустого трона и охранять большой фонарь, висевший над ним, выпрямились первыми. Практически одновременно они громко ударили толстым концом своих копий в пол и кулаком по левой груди своих кожаных доспехов. Женщина-оратор, которая разделяла с ними тронный зал, прочистила горло.
— Приветствуем Вас, О Могущественный Король, О Могучий Хаману. Владелец Воды, Создатель Океанов, Король-
Могучий Хаману бросил на нее взгляд и забрал ее голос.
Теперь в зале было тихо, за исключением поскрипывания огромного мельничного колеса, которое приводило в движение дюжина здоровенных рабов, и скрипа сети веревок и блоков, которые передавали движение от колеса к гигантским красно-золотым веерам. Было позднее утро, дневная жара била в крышу дворца, и ничто кроме волшебства не могло охладить комнату и собравшуюся толпу.
Запахи экзотических, пикантных и очень дорогих духов смешивались друг с другом и с всегда присутствующим «ароматом» пота смертных. Чем более изысканным и чувствительным был темплар, тем больше был ароматический шарик или надушенный платок, который он держал около своего носа.
Со своей стороны Хаману чувствовал каждый аромат, каждый оттенок запаха, рожденный воздухом или мыслью. Его глаза, глаза Доблестного Воина, глядели не мигая на каждое знакомое лицо. Тут был Джавед, одетый в свою обычную черную тунику и хладнокровно опиравшийся о колонну. Джавед опирался потому, что сегодня раны на его ноге болели больше обычного — Хаману чувствовал его боль. Но Джавед тоже был Доблестный Воин, Герой Урика, и, как и Король-Лев, на его внешнем виде боль никак не сказывалась. Рядом с дверью стоял Павек, но не потому, что пришел последним, а потому, что не имело значения, насколько тщательно одели его домашние слуги — на таком собрании он всегда казался чужим. Поэтому он передвинулся, сам, в самый конец зала, надеясь что его товарищи по высшему бюро, высшие темплары, не заметят его.
У Хаману было немало и других любимцев: например Ксерайк, с ее черной тросточкой. Наследница Плукрайтов, одиннадцатая в их линии, носила медальон ученых и была более близорука, чем любой из ее предков. Были здесь и другие. Его любимцы привыкли к его присутствию. Их сознания открывались при малейшем давлении. Если бы он пожелал, они могли сказать вслух все, что их заботило. Остальные, хорошо зная, что любимцы Хаману являются также громоотводом его гнева, были более чем расположены ждать и смотреть.
Он заставил их всех ждать подольше. С далекой юго-восточной границы через все помехи нижнего мира прорвалось отчаяние сержанта.
Король-Лев набросил небольшую пелену на тронный зал. В то же мгновение в толпе воцарилась неестественная тишина. Все прекратилось: движения, разговоры и даже мысли собравшихся темпларов — самое важное для могучего воина и мага, который был нужен где-то далеко, но который не мог увидеть своими глазами это далеко из-за круговорота мыслей кругом.
Его слова немного успокоили женщину-темплара, но не были полной правдой. Хаману глядел на юго-восточную границу глазами женщины. Ее зрение не было так остро, как его, но тем не менее он увидел то, что хотел: черные черви ползли по поверхности песка и соли, приглушая ее обычный болезненный для глаз блеск.
Контролировать немертвых — из всех тайн и загадок сотворенной Раджаатом Черной Линзы эта так и осталась неразгаданной. Как и другие Доблестные Воины, Хаману имел огромную власть над смертью во всех ее формах. Он мог вызвать смерть бессчетным числом способов, мог и защитить от смерти, но всегда платил за это страшную цену — еще один шаг на пути превращения самого себя в дракона. Его темплары черпали магию из Черной Линзы, и это был фундаментально-другой сорт волшебства, совсем не тот, который Раджаат даровал своим Доблестным Воинам.
Магия, которую его темплары качали из Черной Линзы, не ускоряла преобразование в дракона, а также не превращала обычную жизнь в пепел. И, так как немертвые не хотели есть и пить, не уставали и не страдали, Доблестные Воины иногда даровали своим живым темпларам способность поднимать жертв предыдущих сражений в тот момент, когда казалось, что наступающий отряд врагом уже мог праздновать победу.
Что случалось не часто.