Взлет и падение Третьего рейха

— Я один несу за все ответственность. Но это вовсе не означает, что я — преступник. Если меня судят здесь как революционера, то я и являюсь революционером, борющимся против революции 1918 года. А по отношению к тем, кто выступает против предателей, нельзя выдвигать обвинение в государственной измене.

В противном случае тройка, возглавляющая правительство, армию и полицию Баварии и готовившая вместе с ним, Гитлером, заговор против национального правительства, виновна в не меньшей степени, чем он, и должна находиться рядом с ним на скамье подсудимых, а не выступать в качестве главных свидетелей обвинения. Довольно ловко Гитлер направил обвинение против членов триумвирата, которые, чувствуя вину, держались неуверенно.

"Одно доподлинно известно: Лоссов, Кар и Сейсер преследовали же цели, что и мы, — покончить с правительством рейха… Если наши действия классифицировать как государственную измену, сие означaeт, что все это время Лоссов, Кар и Сейсер вместе с нами совершали государственную измену, поскольку в течение прошедших недель мы ни о чем другом не говорили, кроме как о выполнении тех поставленных задач, в которых нас теперь обвиняют".

Тройка вряд ли могла опровергнуть это утверждение, потому что так оно и было на самом деле. Кар и Сейсер не смогли парировать язвительных нападок Гитлера. Лишь генерал фон Лоссов стойко защищался.

— Я не был их подручным, — заявил он в суде. — Я занимал высокий государственный пост.

Затем генерал с презрением, на какое только был способен кадровый военный, обрушился на бывшего ефрейтора, этого безработного выскочку, чьи далеко идущие амбициозные планы привели к тому, что он попытался диктовать свои условия армии и государству. "До чего докатился этот беспринципный демагог, — возмущался генерал, — хотя не так давно он заявлял, что хотел бы быть "барабанщиком" патриотического движения".

Барабанщиком? Гитлер знал, что ответить на это.

"Сколь низменны мысли маленьких людей! Поверьте, я не рассматриваю получение министерского портфеля как нечто желанное. Я не считаю достойным великого деятеля пытаться войти в историю, став каким-то министром. Существует опасность быть захороненным рядом с другими министрами. С самого начала моя цель в тысячу раз превосходила желание сделаться просто министром. Я хотел стать искоренителем марксизма. Я намерен достичь этой цели, и, если я добьюсь ее, должность министра применительно ко мне будет нелепой".

В качестве примера Гитлер сослался на Вагнера:

"Когда я впервые стоял у могилы Рихарда Вагнера, мое сердце переполняла гордость за человека, который запретил делать на своем надгробии какие-либо надписи в духе "Здесь покоится тайный советник, дирижер, его превосходительство барон Рихард фон Вагнер". Я буду горд тем, что это имя, как и многие другие, вошло в историю без титулов. Я хотел стать барабанщиком в те дни не из скромности. В этом было мое высочайшее предназначение, остальное не имело смысла".

Гитлера обвиняли в том, что он из барабанщика хотел сразу делаться диктатором. Он этого и не отрицал. Так распорядилась Судьба.

"Человека, рожденного быть диктатором, не принуждают стать им! — Он желает этого сам. Его не двигают вперед, он движется сам!. — Ничего нескромного в этом нет. Разве нескромно рабочему браться за тяжелую работу? Разве предосудительно человеку с высоким лбом мыслителя думать и мучиться по ночам, пока он не подарит миру свое открытие? Тот, кто ощущает, что призван вершить судьбами народа, не вправе говорить: "Если вы позовете меня, я буду с вами". Нет! Долг его в том, чтобы самостоятельно сделать первый шаг".

Несмотря на то что Гитлеру грозило длительное тюремное заключение за государственную измену, его уверенность в себе, в призвании "вершить судьбами народа" оставалась непреклонной. В ожидании судебного процесса Гитлер проанализировал причины поражения путча и поклялся, что в будущем не допустит подобных ошибок. Вспоминая об этом тринадцать лет спустя, когда он добился цели, Гитлер говорил своим старым соратникам, собравшимся в "Бюргер-бройкеллер", чтобы отметить годовщину путча:

"Я твердо могу сказать, что это было самое поспешное решение, принятое мною в жизни. Когда я сегодня думаю о случившемся, у меня голова идет кругом… Если взглянуть на отряды, маршировавшие в 1923 году, с нынешних позиций, вы бы спросили: "Из какой исправительной тюрьмы они сбежали?.. "

Однако судьба отнеслась к нам благосклонно. Она не позволила увенчаться успехом нашему начинанию, которое в случае победы в конце концов неизбежно провалилось бы из-за внутренней незрелости нашего движения тех дней и его слабой организации и идеологической платформы… Мы признали, что недостаточно свергнуть старое государство, необходимо предварительно подготовить создание государства нового, которое могло бы взять власть…

В 1933 году вопрос заключался уже не в насильственном свержении государства; к тому времени было создано новое государство, и надо было лишь разрушить то, что оставалось от старого строя. На это потребовалось всего несколько часов".