Взлетают голуби

У меня даже спина в мурашках, мне все время кажется, что кто-то хочет сделать заказ или расплатиться, а я его не замечаю (официант никогда не должен терять из поля зрения зал!), Номи сегодня за стойкой, я говорю ей: пять кофе, из них три эспрессо, два с молоком, вот счастливая, думаю я (в таком маленьком семейном предприятии, как наше, каждый должен досконально знать все стадии и все стороны работы), Номи работает быстро и аккуратно, да еще мне помогает, потому что я вот-вот потеряю контроль над залом, время – девять, дверь то и дело открывается, приходят служащие и строительные рабочие, у всех у них перерыв на завтрак в одно и то же время, и все хотят, чтобы их обслужили как можно быстрее, Номи умеет успокоить меня одним взглядом, одним едва заметным движением руки и еще ставит для меня стакан холодной воды; честное слово, это настоящее искусство: обслуживая посетителей в час пик, дать им понять, будто барышня здесь только для того, чтобы быстро и без суеты выполнять их самые разные пожелания, и если ты в самом деле профессионал, то ты еще и сделаешь на ходу какое-нибудь уместное замечание, скажешь доброе слово (какая чудесная у вас сегодня брошка!), и если ты настолько профессионал, что никто даже не замечает твоего профессионализма, то вот тогда все действительно идет как по маслу, с начала и до конца, и каждый посетитель твердо знает, что он не обделен вниманием, что о нем заботятся по-настоящему, а не лишь бы отделаться, и даже не замечает, что в кофейне заняты все места.

Номи ставит заказанный мною кофе на поднос, хотя вообще-то это моя обязанность; Номи даже радио не включает, когда я работаю в зале: знает, что оно действует мне на нервы; Пфистер уже получил свое яйцо, тихо говорит Номи и подмигивает мне (матушка запретила нам разговаривать на нашем тайном языке: посетители могут подумать, что мы о них сплетничаем), я беру поднос, уставленный чашками, и бодро иду в зал: гости не должны беспокоиться, что их долго будут обслуживать; особенно хорошо я отношусь к строительным рабочим, у них голодные глаза, в которых тлеет нетерпение, усталые лица, которым они вовсе не пытаются придать солидное, умное выражение; их шестеро или семеро, они садятся вместе, сдвинув два столика, курят, едят, пьют кофе, одного лишь они явно не любят – излишней разговорчивости; доброе утро! – и я ставлю им на сдвинутые столики крепкий кофе; они все пьют крепкий кофе и кладут в него много сахара; у строителей простые и понятные желания, вот почему они мне нравятся.

Девять часов, в кофейне шумно, и никто не замечает, что радио у нас молчит, это единственное, что мне нравится в такие сумасшедшие утренние часы: во всеобщем гаме никому не придет в голову жаловаться, что у нас тихо, как на кладбище (это Глория говорит: когда нет музыки, тут чистое кладбище, она считает, что к кофе, к газетам для хорошего настроения обязательно нужна музыка, хорошая мелодия придаст положительный наст рой всему длинному дню); в общем шуме смешиваются различные диалекты, высокие и низкие голоса, но напряженно-гортанный местный говор всегда стремится заглушить прочие сдавленные, сиплые голосишки, к обладателям которых мне приходится слегка наклоняться; но именно в этом звуковом хаосе выясняется, какие голоса как на меня влияют; иногда хватает двух слов, Froilein zalle[27], произнесенных резко, на высокой частоте, чтобы мне захотелось уйти в себя и никого не видеть вокруг (нет для официанта более страшной ошибки, чем потерять терпение; на кухне это еще может сойти, но в зале – ни в коем случае, даже в самые напряженные моменты); да, матушка права, я не люблю работать в зале, и единственное, ради чего я это терплю, – возможность испытать себя, проверить, удастся ли мне с шести утра до двух дня оставаться «барышней» (и суть тут, я думаю, вовсе не в нервах).