Взлетная полоса

– Позвони ему, он приедет. А я с ним не разговаривал, – сказал Александр Петрович и начал переодеваться.

Скоро на нем уже был спортивный костюм: голубые шаровары и такого же цвета куртка.

– Есть будешь? – снова спросила Маргарита Андреевна.

– А что ты приготовила?

– Тебе судака.

– Хорошо. Но сначала, пожалуй, я пойду выкупаюсь.

Маргарита Андреевна принесла мужу большое махровое полотенце. Александр Петрович отправился на канал и пробыл там не менее часа. Вечер стоял теплый. Вода в водоеме была как парное молоко. Александр Петрович не торопясь проплыл свои постоянные пятьсот метров и, выйдя на берег, долго растирался полотенцем. После такой процедуры он всякий раз чувствовал себя необычайно хорошо. И в этом году твердо решил построить на участке финскую баню, чтобы иметь возможность и зимой поддерживать общий тонус.

Вернувшись с купания, Александр Петрович с аппетитом поужинал и ушел в свой кабинет на веранду. Там он открыл книжный шкаф, снял с полки том Толстого с романом «Воскресенье», раскрыл его на закладке, прочитал несколько строк и потянулся еще за одним томом. Он не забыл содержания того, другого тома. Он читал его всего лишь в начале лета. Но ему захотелось снова взглянуть на фотографию Льва Николаевича Толстого, напечатанную в книге. С этими двумя томами Александр Петрович уселся в глубокое кресло с высокой спинкой и включил торшер. Обступившие веранду деревья закрывали свет, и на веранде, несмотря на непозднее время, было уже сумрачно.

Лев Николаевич был изображен на фотографии читающим письмо. Глаза его были опущены и закрыты густыми, мохнатыми седыми бровями, ниже которых лишь немного виднелись щеки и широкий, как у простолюдина, нос. Всю остальную часть лица закрывали сросшиеся воедино усы и пышная окладистая борода. Одет он был в свою неизменную толстовку. В руках держал листки бумаги и карандаш. Выражения глаз писателя не было видно. Но оно присутствовало на портрете. Было очевидно: подними он веки – и вперед устремится строгий и проницательный толстовский взгляд. Лев Николаевич на этом снимке был уже старым, уже на восьмом десятке жизни. Но от лица, от большого, очень выразительного лба веяло такой неподдельной мудростью, над которой было не властно никакое время, которую не могли угасить никакие годы. Он не терял работоспособности, высочайшей творческой активности, способности к глубокому социологическому анализу, лучшим подтверждением чего и был роман «Воскресенье». И вот эта-то колоссальная жизненная стойкость великого писателя и представлялась Александру Петровичу самым значительным фактом в его биографии…

Александр Петрович читал почти до полуночи. Некоторые места перечитывал по нескольку раз, откладывал книгу, полузакрывал глаза и думал. И хотя последний раз он перечитывал роман не так уж давно, каких-нибудь лет десять назад, и, в общем-то, неплохо помнил многие сцены и описания, его тем не менее не покидало чувство, что по-настоящему он знакомится с романом только сейчас. Возможно, причиной тому было то, что теперь прочитанное рождало в нем такие мысли, которые раньше почему-то вовсе не приходили ему в голову. Возможно, так ему казалось оттого, что внимание его захватывали в романе совсем иные места, нежели те, которые нравились ему в прошлые годы. Но так или иначе, а именно теперь, с позиции своих шестидесяти лет, Александр Петрович особенно емко ощутил гений семидесятилетнего писателя.

Большие напольные часы в массивном деревянном футляре глухо пробили двенадцать, и на веранду зашла Маргарита Андреевна. Увидев в руках у мужа том Толстого, спросила:

– Который раз уже перечитываешь?

– Не считал, – не сразу ответил Александр Петрович. – Но должен тебе сказать, Ритушка, что все прошлые разы не стоят и воспоминаний. «Воскресенье», например, надо читать только после пятидесяти лет. Иначе не поймешь. И уж тем более не оценишь.

– А по-моему, он прекрасен для всякого возраста. Я его еще в училище читала, а помню все, как будто это было вчера.

– Что ты помнишь? Содержание?

– И содержание.

– Это не главное.

– И людей. Катюшу я даже на свой лад пыталась танцевать.

– Мысли его, философия, величайшая способность к анализу событий и фактов – вот что в первую очередь возводит графа на пьедестал. Я глубоко убежден, что, если бы он был не писатель, а ученый, скажем математик, он был бы выше Эйлера, а если был бы физиком, с ним мог бы сравниться разве только Ньютон. Да-да! Сам Исаак Ньютон!

– Ты, как всегда, неуемный фантаст.

– Пусть так. Разве это плохо? Другие его даже не читают. Ты думаешь, твой зять Толстого читал?

– Уверена. Как же может быть иначе!

– А я нет.

– Что – нет?

– Не уверен.

– Ты еще не вздумай его об этом спросить! – напугалась Маргарита Андреевна.