Взлетная полоса

Они будто прошли одну и ту же жизненную дорогу — только Маняша в одиночку, а у Ольги был Томилин. И теперь, не лукавя, она признавалась себе, что ее судьба легче Маняшиной. Неизвестно, сохранила бы она себя в такой чистоте, устояла бы, если бы ей пришлось пережить то, что досталось на долю этой женщины. В глубине души Ольга Павловна завидовала ей. Глаза у Маняши в эти последние дни стали лучистыми, будто вся она светилась изнутри. С удивлением Ольга подметила, что ей тоже приятно и интересно ждать будущего человечка, заниматься тем, к чему она прежде относилась со снисходительной неизбежностью — кроить из байки пеленки, шить распашонки, обметывать чепчики, обсуждать проблему сосок, которых днем с огнем не сыщешь. И самым серьезным образом вести дебаты о том, можно ли спать малышу в металлической кроватке, которую сварили из прутков в мастерских и выкрасили голубой краской, или остановиться на колыбельке-коробе, сплетенной как туес из свежей бересты усилиями Настьки Шерстобитовой и ее бабки.

За окнами гулко и басовито загудело, заныло, завизжало. Прижавшись к стеклу, Ольга разглядела, что с крыши склада у пруда сорвало лист кровельного железа, и он, как бумажный, полетел, кружась и порхая. Все разом потемнело, вдали на фабрике включили электрические огни. Сдвинув занавеску, Ольга увидела, что в желтоватом воздухе явственно обозначилась огромная, на полнеба, черная стена мрака, которая шла на поселок с севера и в которой багрово и сухо полыхали вспышки зарниц. Иногда эта стена словно наливалась малиновым светом. И вдруг раздался сильный треск…

Маняша села на диване, еще сонно и сладко позевывая, но глаза уже становились неподвижными и испуганными.

— Да-ня!.. Да-неч-ка!.. — истошно завопила она.

* * *

Из черноты навстречу самолету выхлестывались струи снежной крупы, били в упор по козырьку, стегали по плоскостям свинцовыми плетьми. Щепкин надвинул очки, но лицо больно кололо. Мотор ревел, но они не слышали его за постоянным грохотом.

Лиловый ослепительный свет, взорвавшись близко, заставил Щепкина зажмуриться, но даже сквозь плотно стиснутые веки просветило ветвистое дерево молнии. Леон, прикрывая рукой лицо, что-то беспрерывно орал, толкал его локтем, и он понял — хочет перехватить управление. Но Щепкин не сдвинулся с места. Это было сейчас опасно — меняться местами. Ручку вырывало, и он явственно чувствовал, как даже под перчатками лопается кожа на ладонях.

Глазунов, согнувшись, сполз с сидения на баке, подостланную под ним овчину уже давно выхлестнуло из кабины и унесло, и теперь он, обернувшись спиной к движению, наваливаясь сзади, мешал вести самолет.

Просвета не было нигде. Казалось, они висят в полной темноте, которая лишь на миг прорезалась багровыми и синими отсветами. Это не было похоже на обычную грозу. Видно, в жаре и духоте лета давно копилась чудовищная энергия, давно строилась эта облачная мышеловка, в которую они попали уже на обратном пути. Еще десяток минут назад до Нижних Селезней оставалось километров тридцать, сколько теперь было до них — Щепкин даже не догадывался, потому что их завертело и отшвырнуло с курса черт знает куда.

Он успел включить лампочку подсвета на щитке, но компас взбесился. Синий треугольник лихорадочно дрожал и метался. Свентицкий сплевывал кровь: он прокусил губу, и теперь кровь стекала по подбородку. Левое стекло на летных очках Щепкина треснуло, он неловко выворачивал голову, стараясь уловить хотя бы намек на просвет.

Самое обидное было то, что грозовую тучу они заметили издали и давно. Она как бы стояла над Волгой, заслоняя от них Селезни и медленно сдвигаясь к югу. Начиналась у воды она нешироко, но с высотой набирала мощь, меняла цвет с бело-серого на почти черный, а километрах на четырех уже расстилалась на полнеба, с плоской, огромной, будто срезанной ножом вершиной.

Они встретились с грозовой классической «наковальней». Когда они ее разглядели, Свентицкий проорал в ухо Даниилу:

— Не дури!

И он понял, что Леон опасается, как бы он не полез в тучу. Он кивнул и заложил «крючок», чтобы обойти ловушку с запада. Но ничего не вышло. Они уже выжгли много горючего, амфибия стала легкой как пушинка, и как раз с запада навстречу ей ринулся вдруг такой мощный и плотный, почти ураганной силы ветер, что самолет понесло и начало сдвигать и сдвигать с курса. И только тут перед ними стремительно раздвинулся облачный фронт, будто кто-то разворачивал занавес, и стало ясно, что увиденная ими «наковальня» не одна, это была лишь часть из тех облачных выбросов, которые, клубясь, вылезали из-за горизонта со всех сторон, перемешивались, на миг открывая ослепительные пятна высотной голубизны, и снова смыкались.