Взломщик, который изучал Спинозу

– Побаиваюсь я вас, вот почему. Вы обо мне, видать, все знаете, а я о вас ничего. Говорят, вы крутой мужик, я не хочу рисковать.

– Монета при вас?

– Утром ее достал. Но при себе нету: не хочу, говорю, рисковать. Теперь она в надежном месте, в любую минуту можно забрать. Я, собственно, и звоню, чтобы договориться об условиях.

– Назовите цену.

– Сколько можете дать?

– Так у нас дело не пойдет, дражайший. – Голос у него звучал сейчас уверенно, как будто он всю жизнь только тем и занимался, что торговался. – Говорите, какую хотите цену, а я скажу «да» или «нет».

– Пятьдесят тысяч.

– Нет.

– Нет?

– Газеты пишут, что там убили женщину.

– Да, но никто не знает, что там была похищена монета. Никто, кроме вас, меня, ну и, конечно, мужа убитой.

– Верно. Плачу десять тысяч. Не люблю торговаться.

– Я тоже. Двадцать.

– Невозможно.

В конце концов мы сошлись на двенадцати. Я мог бы выговорить и больше, но мои таланты в части выгодной купли-продажи сильно проигрывали от сознания того, что никакого никеля у меня не было. А коли так, чего из кожи лезть? Мой покупатель согласился вручить мне деньги сотенными купюрами, не больше, и чтобы номера шли не по порядку. Не знаю, где он раздобудет такие бумажки: банки уже закрылись, – очевидно, займет у приятеля или извлечет из загашника, поскольку в сейфе наличности не было. Не могу сказать, что я прочесал весь дом, как я это сделал у Абеля. Лежавшая внизу в отключке Астрид не оставляла мне много времени.

– Обмен мы произведем завтра, – сказал я. – Тут на днях у меня приятель отдал Богу душу, и в воскресенье в Бруклине устраивают панихиду. Это очень удобно. Меня там никто не знает, да и вас, думаю, тоже. Конечно, стопроцентной уверенности у меня нет, потому как я и сам вас не знаю. У вас много знакомых на Булыжном Холме?

– Не очень.

– Тогда порядок. Панихида состоится завтра в два тридцать дня в церкви Христа Спасителя. Это на улице Генри, между улицами Конгресса и Согласия, знаете? Как туда добираться, я и сам не представляю. Монету я положу в конверт, и вы деньги положите в конверт. Так будет удобно. Зайдем в сортир – в церкви обычно бывает сортир, и я вам никель, а вы мне деньги. Там и проверить можно, чтобы все было в ажуре.

– Я все-таки не понимаю, почему нужно тащиться в Бруклин?

– Потому что мне так и так туда тащиться, и потому что я монету возьму только по пути. И еще потому, что я хочу, чтобы мы встретились в людном месте, но, ясно, не на виду у полиции. Если вас это не устраивает, я ведь могу плюнуть на все. И вообще, двенадцать косых – разве это деньги? Особенно за вещь, которая, может быть, миллион стоит? Да я лучше спущу этот паршивый никель в автомат со жвачкой! Или мы делаем, как я говорю, или кончен разговор. – Я умолк, давая ему возможность сказать, чтобы я не заводился. Я человек отходчивый, тем более что завелся я самую малость, можно сказать, понарошку. Но он молчал. Тогда я продолжал как ни в чем не бывало: – Постой, постой, а как мы узнаем друг друга?

– Я вас узнаю. Видел фотографию.

Видел он не только мою фотографию. Он видел и меня самого сквозь так называемое зеркало, и я его тоже видел, о чем он и не подозревал. Посему я повел игру дальше, заявив, что на карточках я совсем иначе выгляжу и что я тоже хочу узнать его. Что, если нам обоим вдеть в петлицу по красной гвоздике? Он согласился, и я посоветовал ему купить цветок сегодня же, поскольку в воскресенье цветочные магазины, как правило, закрыты.

На протяжении всей этой болтовни я внимательно прислушивался, не очнулась ли Астрид. А то заявится как снег на голову, чтобы продемонстрировать свои сторожевые качества.

– Значит, до завтра, – сказал он. – До двух тридцати. Поскорей бы покончить с этим делом, Р-р... Черт, чуть было не назвал вас.

– Ничего.

– Надеюсь, что завтра все кончится.

Он был не единственным, кто на это надеялся.

Я проверил, вставлен ли в пистолет пластиковый шприц, сбежал по лестнице и подошел к Астрид. Она лежала, как и прежде, на боку и тяжело дышала. Пока я стоял над ней, собака тихонько взвизгнула и дернула передними лапами. Рядом валялся использованный шприц. Я поднял его и сунул в дипломат.

Мне надо было позвонить множеству людей, но, снова взбежав наверх, я ограничился тремя междугородными звонками. Ни один разговор не затянулся, и через несколько минут я окончательно спустился вниз. Астрид почти пришла в себя, но на лапы еще не могла подняться. Она смотрела на меня мутным и печальным взглядом. Однако я не мог забыть ее бешеный лай и несостоявшийся прыжок.

К приходу хозяина она опять будет на стреме, как и положено сторожевой собаке.

Я вышел из дома, аккуратно запер за собой дверь и пошел по плиточной дорожке, опять гадая, водится в фонтанчике рыба или нет. Потом я оглядел клумбы в тщетной надежде увидеть гвоздику, хотя бы даже не красную. Вот досада, надо было условиться о тюльпанах.