Взломщик устриц

Он подходит к брюнетке, та танцует одна. Она удивлена, как если бы подошел медведь и протянул ей горшочек меда. Пробует и улыбается. И вот мы, щедрые металлурги, стоим в окружении смеющихся ребят. Битва стенка на стенку откладывается до следующего раза. Мы скачем под «Smoke on the Water»[65] группы Deep Purple, пляшем под «Stairway to Heaven»[66] Led Zeppelin, танцуем медляк под «Hotel California»[67] Eagles.

Я сижу на ступеньках рядом с одним из наших, настоящим медведем, он рассказывает мне о своих первых любовных страданиях, не переставая пить густой, как заварной крем, пастис. Забивает косяк, бумага отсырела, он с трудом делает затяжку. Он бубнит, что «я ничего так», несмотря на то что в цеху самый тупенький. Городские часы отбивают одиннадцать ударов. Я говорю себе, что через час буду уже в постели, что к тому времени я выпью три пива и совершенно оглохну от грохочущей музыки. Я думаю только о паштете в духовке. Прежде чем лечь спать, схожу, пожалуй, на кухню, попробую.

У меня перед глазами появляется грива волос, потом изумрудные смеющиеся глаза. Ее зовут Корин. Она сестра медведя и ласково гладит по голове своего свернувшегося калачиком уснувшего брата. Говорит, что брат обо мне рассказывал, а еще о моих сочинениях и шоколадных трюфелях, которые все едят на математике. Я краснею. Стинг поет «I’ll send an SOS to the world»[68]. Она тянет меня танцевать. Я бормочу, что не умею. Когда она говорит: «Ничего, я тебя научу», это звучит как обещание чего-то большего. Мне семнадцать, но это не важно — я встретил «женщину своей мечты».

Я смотрю на городские часы. До полуночи двадцать минут. Мы сидим под козырьком здания рынка. Она не то чтобы взяла меня за руку. Мы просто переплели пальцы. Я боюсь двинуться. Сердце вот-вот выскочит из груди. Я знаю, что она знает, что для меня это первый раз. Она убирает лезущую в глаза челку, пододвигается. Я еще никогда ни с кем не целовался. Первой целует она. Ее губы сладкие, как мои пончики. Я парю над колокольней. Боюсь снова открыть глаза. Бьет полночь. Она резко разгоняет свой мопед, чтобы его завести, шум мотора заглушает ее слова:

— Завтра в три на берегу реки.

Когда я вхожу на кухню, отец чистит плиту. Он показывает мне на проведенную мелом линию на полу:

— Закрой глаза и иди по ней до самой стены.

Я иду с прилежностью акробата, ни разу не оступившись. Отец меня останавливает:

— Хватит, ты не пьяный.

8

Корин не нравится, что по субботам я готовлю и хожу в кафе с приятелями из лицея. Она уже не выносит бесконечные разговоры на потертых кожаных диванах о мотоциклах, Вильгельме Райхе[69] и Фрэнке Заппа[70]. Она сжимает мою ладонь под столом, как бы говоря «пошли отсюда». Ребята подмигивают мне, когда мы уходим. Я сажусь на велосипед и держусь за плечо Корин, чтобы поспевать за ее мопедом. Она живет на вилле в зажиточном районе. Я отказываюсь заходить через дверь, чтобы попасть к ней в комнату. Не то чтобы ее родители выставили бы меня за дверь, обнаружив в кровати со своей дочерью. Они, кстати, очень деликатные люди. Нет, мне нравится играть в бездомного кота, подтягиваться на балке, забираться на крышу и пролезать в окно. Над кроватью — уже знакомая до мелочей фотография Дэвида Гамильтона[71]. Корин такая же, как запах лаванды, идущий от ее одеяла, — она внушает доверие, обволакивает. Ее дом пахнет спокойствием. Для меня это новый запах. Дома папа, Николь и Люсьен предпочитают запахи кухни, табака и пастиса.

Корин перегибается через меня и берет будильник. Бурчит, потому что я вернусь домой в пять утра. По выходным она повторяет мне, что мы можем поспать у нее дома, сделать домашнее задание и что ее родители с удовольствием вместе с нами позавтракают. Но я не представляю, как оставить тебя в воскресенье один на один с тиканьем часов на пропахшей спиртом кухне. В густой тяжелой тишине, где слышится лишь шум работающего холодильника.