Взорванная тишина. Иду наперехват. Трое суток норд-оста. И сегодня стреляют.

Оставив удивленных, ничего не понявших влюбленных у калитки, я помахал им рукой и побежал по знакомой троне к поселку, раздумывая на ходу, где теперь может быть Таня: в школе или дома?

Но задача, поставленная мне, все же оставалась задачей, которую надо было выполнять в первую очередь. Поэтому, увидев трех шагавших посреди улицы мальчишек, я направился прямо к ним. Ребята были заняты делом, которое предпочитают всем делам деятели этого возраста, — фланировали по поселку, ища знакомств и общений.

— Мальчики! — бодро крикнул я. — А где теперь можно разыскать учительницу Татьяну Аверину, в школе или дома?

— В магазине, — басом ответили мальчики.

— Чего она там делает?

— Русский преподает.

Им хотелось позубоскалить. А я ломал голову, как бы разговорить этих оболтусов. Чтобы ничего не сказать, а все выспросить. Никогда я не жаловался на свой язык, всегда мне говорили, что он подвешен как надо. А тут заело. Поскольку теперь надо было не просто болтать, а выполнять задание.

— А… в ЮДП вы состоите?

— Состоим.

— А стрелять умеете?

— Из охотничьего, — ответил один. — У моего брата есть.

— А из боевого? Сумеете?

— Сумеем.

Куда-то не туда меня заносило. Какой мальчишка скажет, что не сумеет!

— А приходилось?

— Не-а, вы только обещаете.

— Мальчики, — сказал я, еще не отдавая отчета своим словам. — Мне поручено провести с вами занятия по стрельбе. На кого из ваших поселковых я мог бы положиться? Кому приходилось держать в руках настоящее оружие?

Ребята переглянулись, пожали плечами.

— Ладно, до встречи на стрельбище, — сказал я и пошел по улице, ища глазами еще кого-нибудь и жалея, что у меня нет ничего этакого, скажем, ракетницы. Чтобы пальнуть над домами и собрать всех пацанов сразу.

Свернув очередной раз за угол, я оказался перед магазином — большим белым одноэтажным домом со стеклами во всю стену, над одной половиной которого было написано «Гастроном», над другой — «Промтовары». Как ни были запылены окна, я все же увидел свою Таню, рассматривавшую шляпки в «Головных уборах». Она делала это с таким напряженным вниманием и такой осторожностью, словно перед ней были живые и очень нежные существа.

— Кому это мы хотим понравиться? — спросил я, неслышно подойдя к ней.

— Себе, конечно, — ответила Таня, ничуть, казалось, не удивившись моему появлению.

— Какой эгоизм!

— Нравиться — в-возвратная форма глагола.

— С мягким знаком слово или без?

— Ск-кажите на милость, мы еще не забыли школьных уроков.

— Теперь я русский зубрю заново. Чтобы разговаривать с некоторыми учительницами на одном языке.

Вскоре у меня в руках оказалась Танина сумочка и стопка тетрадей. Тетради все время разъезжались, и мне приходилось нести их, по-учительски прижимая к груди. Был вечер, тихий, по-летнему теплый, и я изрядно парился в своей шинели, обязательной по еще не отмененной зимней форме одежды.

— Сегодня я на весь вечер в вашем распоряжении.

— Поощрение?

— Так точно. Для нас обоих.

— А мы, од-днако, самомнительны.

— Что поделаешь — служба.

— Служба? — переспросила она, подозрительно оглядев меня.

— Как говорила моя бабушка, «не заслужишь — не поедешь».

Я выкручивался как мог. Всегда так с моим языком: сначала брякнешь, потом оправдываешься.

— Уд-дивительная у вас способность запутывать с-серьезный разговор, — сказала Таня. — Жонглируете слов-вами, независимо от их смысла.

— А у нас разве серьезный разговор?

— Вы, по-моему, н-не умеете серьезно-то.

— Давайте попробуем.

Тем временем мы дошли до Таниного дома, сели на скамью у ворот, упрятанную под голые нависающие ветви, разгородились стопкой тетрадей.

— Я-то думала: хоть в-вы новенькое скажете, — вздохнула она.

— Новизна относительна.

— Как м-мода?

— Мода?! — обрадовался я.

Это был мой конек. О моде я мог говорить хоть до утра, потому что ненавидел ее как мог. Эта капризная и непостоянная дама, сколько помню себя, никогда не хотела со мной знаться. В десятом классе была у нас королева школы — Альбина Комаровская, этакая фифа из журнала мод. Парни ходили за ней табунами, и я в том числе. Но, большая модница, она не удостаивала меня даже взгляда. Только потому, что, в отличие от главного ее поклонника Вольдемара Сурикова (так он себя величал), я никак не мог уразуметь, чем длинная прическа лучше короткой, зачем надо часто гладить штаны, почему так уж необходимо беречь ноготь на мизинце. Она презирала меня за мое недомыслие, а я понемногу научился презирать ее, усвоив тем самым известную истину, что от любви до ненависти — один шаг. С тех пор мода всегда представлялась мне в виде деспотичной Альбины. С которой, хочешь не хочешь, приходится сидеть в одном классе.