Взорвать «Аврору»

По Даугаве, сипло гудя, двигался латвийский ледокол «Кришьянис Валдемарс». У причала грузового порта разгружался американский пароход «Sea Diamond». Деловито свистел маневровый паровоз, перегоняя вагоны на запасную ветку. Медленно ворочали длинными шеями портовые краны. Грузчики, обливаясь потом и смахивая дождь с лиц, осторожно сносили по сходням ящики и ставили их на подводы, возле которых курили в кулак возчики. Фыркали могучие немецкие лошади-тяжеловозы – кладруберы.

Пожилой артельщик, всмотревшись в вереницу грузчиков, сделал Сабурову знак рукой.

Артельщик был из русских староверов, родом из Режицы, ставшей сейчас латвийским Резекне; в Гражданскую был фельдфебелем в Северо-Западной армии и хорошо относился к Владимиру. Опустив свой ящик на подводу, Сабуров вопросительно взглянул на начальство.

– Слышите, Владимир Евгеньевич, там это… – артельщик замялся, комкая в кулаке рыжеватую бороду. – Там сейчас опять соседи ваши звонили на проходную. Говорят, матери вашей худо.

Владимир опустил голову. Опять?..

– Побегу, Василь Данилыч, – тяжело вздохнул он, стягивая рукавицы. – Прикроешь меня?

– Да я-то прикрою, – неопределенно отозвался артельщик. – А вот меня начальство прикрывать не будет. Знаете сколько за прошлую вашу отлучку с меня начальник смены слупил? Десять латов. – Он сплюнул и махнул рукой. – Ладно, бегите. Смотрите только, добегаетесь так скоро… до увольнения.

Владимир смолчал. Что тут возразишь?.. Он только благодарно кивнул артельщику и торопливо зашагал по грязному пирсу по направлению к городу. Думал он уже только о состоянии матери…

Самый близкий человек на земле. И самый родной… Какая болезнь была у матери, сказать не мог почему-то ни один врач. Ясно было одно – здесь, в гнилом рижском климате, она медленно но верно умирала. На юг бы ее… Живи они в России, повез бы в Крым – в Ялту или Алушту. Но там сейчас были большевики, а итальянские, черногорские или болгарские курорты Сабурову не по карману. Платили в порту скудно, но и такую работу он искал несколько месяцев. Невольно помогли грузчики, которые додумались в мае устроить забастовку с требованием повышения зарплаты. Тогда вышвырнули на улицу сразу сто пятьдесят человек.

Погрузившись в невеселые мысли, Владимир не сразу услышал окрик Блауманиса – низенького плотного латыша, начальника смены. В прошлом он тоже служил в русской армии, был старшим унтером в латышском стрелковом батальоне. Но это нисколько не мешало ему с особым злорадством придираться к бывшим офицерам. Он вышел навстречу Владимиру из-за подвод, груженных бочками с вином. Маленькие заплывшие глазки уставились на грузчика с подозрением.

– Эй, куда собрался? – с сильным акцентом спросил Блауманис по-русски.

– Меня артельщик отпустил, господин Блауманис, – ответил Сабуров. – Матери плохо…

– Вашей матери всегда плохо, юноша! – повысил голос Блауманис. – А мне из-за вас убытки нести?

– Я отработаю, – упавшим голосом пробормотал Владимир.

Но Блауманис в ответ презрительно поджал губы:

– Может быть. Только уже в другом месте. Я ваши постоянные отлучки терпеть не намерен, так что вы уволены.

Кровь ударила Сабурову в голову. Сжав кулаки, он шагнул было к начальнику смены. Латыш торопливо отпрыгнул в сторону, его бурое, похожее на старую картофелину лицо мгновенно побелело.

– Но-но-но! – смешным тонким голосом вскрикнул он. – Мне что, полицию звать?!! Вон отсюда!..

Но Владимир уже пришел в себя. Блауманис действительно мог вызвать полицию – с русскими, тем более занятыми на черных работах, в Латвии не церемонились. А ведь дома ждала больная мать. Он – ее единственная опора и надежда. Кто позаботится о ней, если его упекут в тюрьму за оскорбление начальства?..

Тяжело дыша, Сабуров сплюнул на пирс и, разжав кулаки, двинулся к выходу с территории порта. У самых ворот он перешел на бег.

Глядя ему вслед, Блауманис пробормотал себе под нос:

– Одни убытки от этих русских.

Иногда, в минуты хорошего настроения, Владимиру нравился город, куда занесла его судьба. Рига чем-то напоминала его родной Петербург. Здесь так же пахло морем, тоже была большая река в центре города, улицы продувались балтийским ветром. И архитектура тоже напоминала питерскую: центр Риги был застроен лет двадцать назад красивыми каменными домами в стиле «модерн». Кроме того, совсем недавно, еще десять лет назад, это была Россия – пусть нерусская, но все же своя. До сих пор на брандмауэрах многих домов можно было увидеть не закрашенную латышами дореволюционную рекламу – то велосипедов «Лейтнеръ», то коньяков Шустова, то папирос «Дора».

Но любоваться городом, будучи при этом его полноправным жителем и являясь бесправным эмигрантом, которого пустили переночевать из милости, – большая разница. И гораздо чаще, чем радовала, Рига давила на Владимира убийственной, мертвящей тяжестью. Эта тьма овладевала им где угодно – и на набережной Даугавы, и в парке Бастионная горка, и посреди обычной уличной толкотни…