Читаем Взорвать Манхэттен полностью

Ведь любой самолет неизменно возвращается на землю, совершая посадку на той или иной территории. В случае же его захвата террористами, неотвратима последующая правовая и дипломатическая волокита… Ее смысл и финал Абу категорически не представлял и терялся в догадках, хотя дисциплинированно следовал всем указаниям ЦРУ, где, возможно, были вычерчены и утверждены глобальные и тактические схемы с учетом любых подвохов, придуманных противником.

- И ты готов пойти на борт вместе с нашими братьями? - торжественно и глухо спросил гость, твердыми короткими пальцами теребя бороду. У него были стылые глаза мудрой и бесстрашной змеи.

- Да исполнится это во имя Аллаха, - ничуть не дрогнув, в тон ему отозвался Абу.

ГЕНРИ УИТНИ

Я открыл глаза. В ровным и скучном свете мелькали какие-то люди в медицинских халатах.

Значит, я жив, нахожусь в госпитале.

Мысли текли мерно и равнодушно. Я отчетливо сознавал, что случилась серьезная авария, я наверняка ранен, и отстраненно удивлялся лишь одному – своему полному безразличию ко всему на свете. Может, в беспамятстве той темноты, из которой я возвратился, мне удалось постичь какие-то всепримиряющие истины, оставшиеся во мне, но забытые в ту же секунду, когда забрезжил свет. В этом смысле я мало отличался от младенца, покинувшего утробу матери. Хотя – нет. Младенец знает тайну вечности и безвременья, из которых пришел, но никому не может ее поведать. И утрачивает ее постепенно.

Я помню себя в колыбели, как бы ни было это удивительно. Помню, когда внезапно и озаренно ко мне пришло осознание своего существующего земного «я», осознание взрослое, определенное, исполненное навыка пробуждения. А следом навалилась обморочное облегчение, будто невероятным чудом я вырвался из чудовищного, полного страшных опасностей мира, уже истаявшего, выпустившего меня из свирепых лап. И, безуспешно пытаясь воссоздать недавние былые угрозы, я провалился в отдохновенный сон… И - очнулся от него счастливым глупым существом. Начинающим жизнь человека. Но воспоминание о спасительном прорыве в земную жизнь, осталось. Или это прозрение померещилось мне уже позже? В лихорадке детских болезней? Кто знает… А вдруг, я сбежал из какого-нибудь ада, где томилась моя душа? Или, увы, мне просто передались переживания счастливо достигшего цели сперматозоида? В нем, говорят, информации хоть отбавляй.

Итак, я лежал на каталке под простыней, укрытый ей пока, Слава Богу, не с головой, а до подбородка, и дышал ласковым и прохладным кислородом, веявшим целебной чистотой в мои разбитые потроха. С двух сторон высились капельницы, нагнетая мне в вены обоих рук лекарственную влагу. С немалой озабоченностью я ощутил болезненную резь в интимном месте. Пошевелив ногой, обнаружил тянущийся вдоль нее шланг. Слава Богу, это был лишь катетер, жестко втиснутый в зев моего безвинно страдающего дружка.

Надо мной склонилось лицо врача.

- Вы очнулись?

- Как видите…

- Вы помните, что произошло?

- Авария.

- Очень хорошо.

- Чего же хорошего?

- Та-ак. А где вы находитесь?

Этот тип проверял мою адекватность.

- В раю, а вы – ангел. Дайте мне пить, доктор. – Я в самом деле испытывал непереносимую жажду.

- Сейчас это нежелательно.

- Эту воду можете записать мне в счет, как шампанское времен Наполеона.

Он исчез, а затем принес пластмассовый стаканчик, к которому я с жадностью приник. Это была просто волшебная вода! Амброзия, услада воспаленного естества.

- Что со мной? – спросил я.

- Перелом ребер, значительная внутренняя гематома. Вам придется у нас задержаться минимум на неделю. Вы в клинике «Синайские кедры».

- А что с остальными?

- Я не знаю, о ком идет речь. Если о тех, кто был вместе с вами, то, возможно, вас развезли по нескольким госпиталям. Сейчас ночь… Утром нас навестит менеджер, ведущий ваш случай, и ответит на все вопросы.

Меня перевезли в одноместную палату, довольно уютную. Я получил несколько уколов в шею тонкой и безболезненной иглой, и провалился в сон.

Проснулся я рано, от страстного желания справить малую нужду. Проклятый катетер, видимо, неважно справлялся со своим назначением. Я решил поднатужиться, но, усилив давление в канале, едва не потерял сознание от нестерпимой рези внизу живота. Изнемогая от зябкого пота, полежал недвижимо, дожидаясь, пока утихомирится боль, догорающей петардой свербящая в моих чреслах. Собственно, боль владела мной безраздельно. При каждом движении в ребра мне, казалось, колотил паровой молот, обрывая дыхание. Ныли исколотые руки, покрытые черными синяками. Попытавшись кашлянуть, я чуть не отправился на тот свет, ибо, как показалось, в грудь мне тотчас услужливо всадили десяток кинжалов.

Время от времени, с методичностью садиста, ноги мне стискивали специальные надувные штаны, предотвращающие образование пролежней.

Перейти на страницу:

Похожие книги

12 великих трагедий
12 великих трагедий

Книга «12 великих трагедий» – уникальное издание, позволяющее ознакомиться с самыми знаковыми произведениями в истории мировой драматургии, вышедшими из-под пера выдающихся мастеров жанра.Многие пьесы, включенные в книгу, посвящены реальным историческим персонажам и событиям, однако они творчески переосмыслены и обогащены благодаря оригинальным авторским интерпретациям.Книга включает произведения, созданные со времен греческой античности до начала прошлого века, поэтому внимательные читатели не только насладятся сюжетом пьес, но и увидят основные этапы эволюции драматического и сценаристского искусства.

Александр Николаевич Островский , Иоганн Вольфганг фон Гёте , Оскар Уайльд , Педро Кальдерон , Фридрих Иоганн Кристоф Шиллер

Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее