Взрослые дети, или Инструкция для родителей

«Половодье чувств», воспетое искусством романтизма и апологетами фрейдизма – не что иное, как отзвук инфантильного восприятия мира. Этот вывод не может не показаться сухим и рассудочным, вызывая протест не только у читательских масс, но и у масс писательских. А уж как протестуют подростки устами писателей – например, устами актера Стивена Фрая, автора романа «Лжец»: «Как они могут наказывать нас и унижать, когда мы способны испытывать чувства достаточно сильные, чтобы взорвать весь мир? Либо они знают, через что мы проходим, влюбляясь, и тогда их бессердечие, нежелание нас предостеречь, помочь нам пройти через это не заслуживает прощения, — либо они никогда не чувствовали того, что чувствуем мы, и в этом случае мы имеем полное право назвать их мертвецами»^[6].

Любовь как эгоизм вдвоем

Проблема усугубляется тем, что с подростковыми жалобами на душевные муки беззастенчиво соседствует неукротимая жажда любви. В юном возрасте все мы ставим свои переживания на самый верх ценностной иерархии: создаваемые в детстве и юности «пирамиды» такого плана практически всегда увенчаны потребностью в любви.

Для ребенка любовь и внимание окружающих – главная оценочная категория.

В том числе и в отношении социального статуса. Уровень собственной значимости дети и подростки сверяют по «количеству любви». Отстраненное или равнодушное восприятие добрых чувств со стороны других людей – подобная реакция, как правило, есть следствие специфической обстановки и формирования соответствующих защитных систем. Либо ребенок подвергается «передозировке» любви, близкие с ним носятся, как с писаной торбой, надоедая всеобщему баловню и любимцу. Либо ситуация обратная – тогда хронический дефицит внимания вынуждает юного изгоя принять гордую позу «Ну и пусть, не очень–то и хотелось!»

И даже в описанных случаях подростки не отказываются от общественного одобрения окончательно и бесповоротно, а только внешне демонстрируют свое презрение к чужому мнению. Это хороший способ доказать свою «крутость» какой–либо референтной группе (социальной категории, нормы и ценности которых на данный момент служат человеку эталоном для подражания). В качестве такого «эталона» легко обозначить два полярных варианта: «маленький лорд Фаунтлерой»^[7] - чудо чистоты и слащавости, и «малолетний Челкаш» — чудо маргинальности и безбашенности. Нормальные, обычные дети на этой шкале «крутости» помещаются где–то посередине. Одни – более управляемые – как правило, ближе к «Фаунтлерою», другие – к «Челкашу». Время от времени и первых, и вторых тянет в сторону, противоположную их сегодняшнему образу жизни: поэтому даже «хорошие дети из приличных семей» апробируют свою способность к риску – и не только ради самоутверждения, но и для того, чтобы шокировать взрослых, «просто для смеха»^[8]; а «сущее хулиганье» периодически оказывает покровительство слабым и яростно защищает своих протеже от нападок со стороны своих собственных товарищей. Вдруг за такие «геройства» храбреца зауважают – а главное, полюбят?

С возрастом желание «увеличить процентное содержание любви в своей жизни» принимает сексуальную окраску. Притом у юношей эта «эмоциональная тяга» носит сексоцентричный характер, а у девушек – гендерный^[9]. Вот почему у мужчин стремление «выбиться в люди» часто связано с потребностью в «дополнительной сексуальной привлекательности». Снова процитируем Стивена Фрая: «все, кого я знал настолько близко, чтобы просиживать с ними за бутылкой виски до самых предрассветных часов, все без исключения признавались мне, что подлинное побудительное начало, которое толкало их к тому, чтобы стать знаменитыми артистами, политиками, писателями, да кем угодно, составляла глубоко коренившаяся в них надежда, что деньги, слава и власть позволят им валять баб с куда большей легкостью»^[10]. Кому–то, кстати подобное отношение к женскому полу кажется оскорбительным. Чем обижаться, лучше припомнить, как мужчина превращается в мелкую разменную монету в жестокой игре под названием «поддавки женские обыкновенные».