Взрослые игрушки

Помню ещё, что таксист, который вёз меня домой, всю дорогу косился на мои окровавленные руки и кровавое пятно на футболке, в области пупка. По-любому рожу мою запоминал. Бля буду, он потом наверняка неделю смотрел «Дорожный Патруль», и ждал, когда там скажут: «Разыскивается молодая баба, которая голыми руками убила гомосексуалиста. Приметы: блондинка, вся в кровище. Вознаграждение за помощь в её поимке — миллион долларов — евро США».

Костика я с тех пор никогда не видела. И не жалею об этом. И девять лет о нём не вспоминала до вчерашнего дня.

Пока не купила эту бабочку-мутанта с длинной серебристой соплёй из стразов, отдалённо похожих на брульянты в Костиных зубах.

И эта дырка в пупке…

Как я ненавижу эту свою дырку. В пупке.

И того, кто мне её проковырял.

Зато я совратила педика. Слабое, но всё-таки, утешение. Знать, сильна я в искусстве соблазнения-то, Господи прости.

А ассоциации, что не говори, вещь странная. И, блять, интересная.

С этим не поспоришь.

Глава двадцать пятая

Когда я стану старой бабкой (а это случится очень скоро), и покроюсь пигментными пятнами, чешуёй, коростой, бля, разной, перхотью и хуйевознаит чем ещё — я буду сидеть в ссаном кресле под торшером, вязать носки по восемь метров, через каждый метр — пятку, и думать о хуях…

А что мне ещё делать своим атрофированным мозгом, которого к старости станет ещё меньше чем щас?

И вот какая гадина придумала дешовую отмазку, что, мол, «не в размере хуя кроется тайна мироздания»?! Гадина. И я обосную — почему. И сделаю это сейчас. Не дожидаясь маразма, коросты и восьмиметровых носков. Пока память ещё свежа.

Поехали.

* * *

— Ты необычайно охуительна в этих дедовских кальсонах! — ржала Маринка, тыкая в меня пальцем, — ну-ка, повернись… О, да мой дед, по ходу, ещё тот бздила был! Сзади говно какое-то!

— А ты, конечно, лучше! — я подтянула сползающие кальсоны Маринкиного деда, и оттянула резинку Маринкиной юбки фасона «Моя первая учительница Матильда Вячеславовна, 1924 год».

— Зато без говна. — Отрезала Маринка.

— Говно не моё. — Я быстро внесла ясность.

— Один хуй — мы уродины…

Маринка подвела верный итог, и мы с ней ненадолго опечалились.

Было нам с ней тем летом по 20 годков. Маринка была всё ещё замужем, а я уже оттуда год как вылетела. И мы с ней горевали. Каждая о своём. Настроение требовало немедленно его улучшить, а жопы просили приключений… Не помню, кому из нас пришла тогда в голову беспесды светлая мысль поехать вдвоём к Маринке на дачу, но факт остаётся фактом. Мы с ней сели в пригородную электричку «Масква-Шатура», и, проезжая славный город Гжель, внезапно обнаружили, что изрядно нажрали рыла. Ехать до Маринкиной дачи нужно было два часа, жара на улице стояла под 40 градусов на солнце, а пива мы с ней в дорогу взяли по-босяцки дохуя.

На своей станции мы выпали из вагона на перрон, уронили сумку, в которой лежали наши с Маринкой шмотки, и ещё пять бутылок «Золотой Бочки», и только на даче сообразили, что переодеться нам не во что. Всё барахло наше было мокрым от пива, и воняло дрожжами.

Шляться по старой даче на десятисантиметровых шпильках и в коротких юбках — это нихуя не комильфо. Поэтому мы стали рыться в бабушкином шкафу в поисках какой-нить ветоши, в которой можно лазить по кустам крыжовника, и валяться на грядках с редиской.

Мне достались какие-то кальсоны с дырищей на пизде, и майка с оттянутыми сиськами, с надписью «Олимпиада — 80», а Маринке — коричневая юбка в складку, длиной до икр, и безрукавка из крысиных писек. Один хуй, кроме нас на этой даче никого нет, и забор был высокий и крепкий. Единственное, что осталось крепкого на этой фазенде.

Мы ржали друг над другом минут десять, а потом привыкли, и тупо жрали немытую редиску, сливаясь с природой, и запивая её купленным на станции «Арсенальным».

В тот момент, когда я, поскользнувшись на семействе слизняков, упала ебальником в яму для помоев, а Маринка села ссать под старую засохшую вишню, в калитку кто-то постучал.

— Входите, не заперто! — на автомате крикнула вездессущая подруга, и через секунду заорала: — Нахуй! Не входить!

Но было поздно.

Дверь калитки распахнулась, и в неё вошли два джентльмена. В костюмах и при галстуках.

Я извлекла своё ебло из помойной ямы, и вежливо поздоровалась. По-немецки.

— Гутен таг!

Джентльмены с улыбкой повернулись на голос, и по-моему, обосрались.