Взрослые игрушки

Эта грустная история началась в тот незабываемый день, когда Сёма, с помощью гидропирита и нашатырного спирта попыталась сделать меня блондинкой, и одновременно лишить волос, что ей в общем-то удалось. В те далёкие девяностые дешевле было стать после облысения панком, чем купить парик. Парики, конечно, в продаже имелись. Полный Черкизовский рынок париков, сделанных из чьей-то сивой мотни, и уложенных в причёску «Немытая овца». На ощупь эти парики напоминали мёртвого ежа, да и выглядели примерно так же. Только непонятно почему стоили нормальных денег.

Нормальных денег у меня в шестнадцать лет не было. У меня и ненормальных-то не было. Родители меня обували-кормили, а на карман бабла не давали, справедливо полагая, что я на эти деньги начну покупать дешёвое пиво и папиросы. Вернее, мама об этом только догадывалась. А папа знал это точно. Так что пришлось мне пару лет ходить в рваных джинсах и в майке с Егором Летовым, и ждать пока отрастут волосы. Волосы — не хуй, отросли, конечно. Тут бы мне возрадоваться, и начать любить и беречь свои волосы, ан нет.

Волосы, может, и отросли, но на мозг это не повлияло. Поэтому как только волосы начали собираться в тощий крысиный хвост — я вновь решила стать блондинкой. И на это раз без Сёминой помощи. Сёма в доме — это плохая примета. А я суеверная.

Блондинкой я стала. В салоне красоты, под руками хорошего мастера, который сделал из меня мечту азербайджанца, и напомнил, чтобы через три недели я вновь пришла к нему на покраску отросших корней.

— Обязательно приду! — Заверила я мастера.

«А вот хуй я приду», — подумала я через пять минут, расплачиваясь с администратором.

И не пришла. Потому что краситься я твёрдо решила бюджетно, дома, краской «Импрессия Плюс», в цвет «нордический блондин».

До того момента я не знала как выглядят нордические блондины, но после окраски своих волос я узнала каким цветом срут квакши. Нордическим блондином они срут. Серо-зелёно-поносным блондином. Результат меня не то, чтобы не удовлетворил… Совсем даже наоборот. Он меня вверг в пучину депрессии и суицида. И я, горестно и страшно завывая на весь дом, пугая маму-папу и старого волнистого попугая Яночку, поползла звонить Сёме. Наплевав на суеверия.

Сёма прониклась моей проблемой, и уже через десять минут она раскладывала на моём столе мисочки, кисточки и тюбики. Мне было всё равно, что она со мной сделает. Цвет лягушачьего поноса, которым теперь отливал мой златокудрый волос, подавил мою волю и желание жить.

— Такое говно ничем не смоешь. — Успокаивала меня Сёма, взбивая в миске что-то очень похожее на нордического блондина. — Такое или налысо брить, или закрашивать в чёрный цвет. Ты что выбираешь.

— Мне похуй. — Тихо ответила я, и всхлипнула. — Только не налысо.

— Тогда не смотри. — Сёма отвернула меня от зеркала.

Через час я стала цвета воронова крыла, если у воронов, конечно, бывают синие крылья с зелёным отливом. А ещё через два волосы отвалились.

Вот и не верь после этого в приметы.

Порыдав ещё сутки, чем окончательно свела с ума старую Яночку, я поехала на Черкизовский рынок за париком. За два года ассортимент париков не уменьшился, и даже цены на них стали на порядок ниже. Вот только выбор по-прежнему ограничивался моделями «Немытая овца» и «Гандон Эдита Пьеха». Я терзалась выбором часа два, пока ко мне подошло что-то маленькое и китайское, и не подёргало меня на куртку:

— Валёсики исесь? — Спросило маленькое и китайское, застенчиво поглаживая мой карман.

— Волосики ищу. — Подтвердила я, накрывая свой карман двумя руками. — Красивые волосики ищу. Не такие. — Я показала руками на свою голову. — И не такие. — Я обвела широким жестом половину Черкизовского рынка.

— Идём, — маленькое и китайское погладило мой второй карман, и потянуло меня за куртку. — Идём-идём.

И я пошла-пошла. Мимо развешанных на верёвке трусов-парашютов, мимо огромных сатиновых лифчиков непонятного цвета, способных сделать импотентом даже кролика, и мимо цветастых халатов, украденных, судя по всему, из дома престарелых. Зачем я шла — не знаю. Маленькое и китайское внушало гипнотическое доверие.

Мы долго пробирались между висящими трусами, пока не очутились в каком-то туалете. Унитаза, правда, я не заметила, но воняло там изрядно. И не Шанелью.

«Тут меня и выебут щас» — промелькнула неоформившаяся мысль, и я сжала сфинктер.

— Валёсики! — Маленькое и китайское сунуло мне в руки рваный пакет, и потребовало:

— Пицот тысь.

Пятьсот тыщ по тем временам равнялись половине зарплаты продавца бананов, коим я и являлась, и их было нестерпимо жалко. Но ещё жальче было маму, папу и Яночку, которые уже поседели от моих горестных стонов, а Яночка вообще перестала жрать и шевелиться. Ну и себя, конечно, тоже было жалко.

Я раскрыла пакет — и ахнула: парик стоил этих денег. Был он, конечно, искусственный, зато блондинистый, и длиной до талии.

— Зеркало есть? — Я завращала глазами и на губах моих выступила пена, а маленькое и китайское определённо догадалось, что продешевило.

— Ня. — Мне протянули зеркало, и я, напялив парик, нервно осмотрела себя со всех сторон.