Взрослые люди

Я беру еще одну сигарету из пачки Кристоффера и представляю себе то, что, как мне кажется, сейчас представляет себе Марта, — Кристоффера, который мучается угрызениями совести, который на самом деле совсем не хочет посещать курсы для будущих родителей, который после рождения ребенка будет подавлять в себе злость по отношению к Марте и уставать все больше и больше от крика ребенка, я представляю себе Марту, которая будет вынуждена вставать по ночам чаще, чем она в состоянии, потому что боится, что Кристоффер расстроится, если это придется делать ему, и однажды он все равно скажет: «Марта, я больше всего этого не вынесу».

— Можете выкупить мою долю, — говорю я. — Я тут прикинула. Все нормально.

— Да? — Марта пытается сделать вид, что ее это не трогает, но она довольна, это заметно. — Это очень здорово.

Я киваю. Она перестает плакать, натягивает плед до подбородка и свешивает ноги со стула. И я рассказываю ей о Швеции, о вчерашнем звонке и обо всем, что поведал мне доктор.

— Ой, — говорит Марта. — Значит, это совсем невозможно?

— Не знаю, — отвечаю я. — Думаю, это в любом случае очень непросто.

Марта кивает. Где-то в саду трещит ветка.

— Это просто глупо. — Я чувствую, что вот-вот расплачусь. — Это совсем не значит, что я по-любому должна завести ребенка. В общем, не знаю. Может быть. Но это какая-то полная безысходность. Никогда не думала, что внезапно может стать слишком поздно. Как-то немного глупо.

— Это не глупо, — отвечает Марта.

— Нет, — говорю я.

Мы молчим.

— Может, тебе надо радоваться, — произносит Марта, улыбаясь. — На самом деле я не думаю, что у меня хорошо получится. Я не очень лажу с Олеей. Кристоффер вроде тоже так считает.

Меня почти разрывает от той боли, что проступает в ее улыбке, от ее сестринского взгляда. Я мотаю головой. Во мне снова открывается какая-то пропасть, как за ужином, я все сделала не так. Эта пропасть растет и поглощает меня, кажется, я смотрю в бездонную черную дыру, которая, в свою очередь, смотрит на меня.

— В чем дело? — спрашивает Марта.

Прости-прости-прости-прости. За мои поступки. За то, что я такая. За все, чего я не могу и что мне не удается. Я чувствую, что давят изнутри и рвутся наружу слова: «Кристоффер не виноват», но не уверена, что это чистая правда. Марта встает и обнимает меня как-то неловко и крепко, потому что я пытаюсь вывернуться из ее рук.

— Что такое? — ласково спрашивает она.

Конечно, теперь она может быть доброй, я ведь отдала ей дачу, отдала ей тропинку на пляж и старый домик для игр, и гамак между соснами, и мне уже больно. Я делаю пару глубоких вдохов через нос и беру себя в руки.

— Ничего, — отвечаю я.

* * *

Я ПОЧТИ НЕ СПЛЮ до самого рассвета. Тело болит, грудь и руки, голова кружится, я медленно поднимаюсь и раздвигаю занавески. Как же красиво, как же красиво утреннее солнце и море, крики чаек, все прозрачно и светло. Я слышу шум и голоса в доме.

— Привет, — говорит Марта, когда я вхожу в кухню.

Они с Кристоффером и Олеей сидят за столом. Кристоффер смотрит в сторону.

— Привет, — отвечаю я.

Я наливаю себе кофе, поначалу не понимаю, куда лучше сесть, и в конце концов устраиваюсь рядом с Мартой. Они сварили себе яйца, для меня яйца нет, в голове кружится мысль, что неплохо как-то пошутить на этот счет, но не знаю, к кому обратиться, наверное, к Марте.

— Похоже на день после праздника в фильме «Торжество», — говорю я и, не получив никакой реакции, продолжаю: — На ту сцену после разоблачения папаши-педофила, когда он пытается найти место за столом за завтраком.

Никто не смеется.

— Кто такой педофил? — спрашивает Олея.

— Никто, — отвечает Марта.

Кристоффер и Марта сидят рядом, оба выглядят усталыми, у Марты опухли глаза. Кристоффер время от времени испуганно поглядывает на нее.

— Мы сегодня уезжаем домой, — заявляет Марта. — Нам надо, да, нам надо кое с чем разобраться.

Я смотрю на Олею, на ее собранные в хвост волосы и на губы, которые она приоткрывает, когда жует, на узкие плечи в лиловой майке, на взгляд, прикованный к какой-то неопределенной далекой точке. Все, о чем она думает и что говорит, все, что она сделает, все, чем она станет, — все это не станет моим, во мне снова поднимается волна горя, я закрываю глаза и чувствую, как теряю опору, меня уносит этой волной. Время тихо проходило мимо меня, а я этого даже не знала, кралось по комнате, пока я спала. Где-то в глубине души таится и суровое облегчение: больше об этом беспокоиться не надо. Я смотрю, как Марта намазывает еще один бутерброд, как Кристоффер пьет кофе и копается в телефоне, как Олея раскачивает зуб, скоро их станет четверо, а сейчас для того чтобы все треснуло, нужно совсем мало. Требуется всего одно предложение, всего капля информации, которая покажет им, что они совершенно не знают друг друга, и они опять разбегутся в разные стороны.