Взрыв

Всего секунду или две Шумов видел вблизи лицо стрелявшего, но оно четко отпечаталось в его памяти неожиданной деталью — из-под рыжей шевелюры на лоб выбился клок темно-русых волос. Стрелявший был в парике. Однако раздумывать об этом было некогда — рука с пистолетом уже повернулась в его сторону, но, на счастье Шумова, задержалась: видимо, стрелок не был уверен, что ему нужно убить и этого в русской шинели неизвестного человека, и одна только пуля обожгла плечо Шумова, прежде чем он выпрыгнул и упал в пыль позади экипажа.

Потом мотоцикл взревел и исчез. Шумов сел, ощупывая раненую руку, и увидел, как, безумно вытаращив глаза, слазит с козел Степан, так и не воспользовавшийся своим автоматом. Вот он стал на землю и открыл лакированную дверцу, откуда просунулась и повисла над подножкой нога бургомистра в черном лакированном ботинке.

Шумов встал и подошел к экипажу:

— Раз-з-звяжите… раз-звя… — хрипел Барановский, стараясь дотянуться слабеющей рукой до галстука.

— Барин, барин! — бормотал Степан. — Да что ж это? Я-то теперь куда?

По дороге в госпиталь бургомистр умер. Шумова перевязали.

— Вы счастливчик, — сказал ему немецкий врач. — Дешево отделались.

В вестибюле госпиталя к Шумову подошел человек в штатском пиджаке и брюках-галифе, стянутых коричневыми крагами, похожий на дореволюционного авиатора.

— Попрошу следовать за мной. Я из полиции, — сказал он.

Шумов подчинился.

Так в действительности свершилась казнь бургомистра. Но, слушая девушку-экскурсовода, ежедневно повторявшую легенду сотням людей, Лаврентьев понял, что легенда обрела уже собственную жизнь, заняв место оставшихся неизвестными фактов, подменив их, как строгие елочки сменили запущенную растительность пряхинского сада. И Лаврентьев подумал, что легенда имеет, наверно, право на существование, потому что возникла не из желания исказить или приукрасить прошлое, а из естественного стремления объяснить торжество справедливости, возмездие фашистскому приспешнику целенаправленной деятельностью людей, руководимых человеком героическим, каким Шумов был и в его, Лаврентьева, глазах. Расходясь с фактом, легенда оставалась по сути достоверной и не обманывала тех, кто соприкасался здесь с правдой истории, а не с эпизодами жизни отдельных людей. Но сам Лаврентьев соприкоснулся с собственным живым прошлым, и к нему вернулось то ощущение грусти, которое возникло, когда он прочитал страницу из сценария, лежавшего на коленях у молодой актрисы. Он не пошел с группой в домик. Экскурсанты в меру шумливо проследовали мимо него, и на какое-то время стало тихо, пока к домику не подкатила Машина. Из нее вышли уже знакомые Лаврентьеву кинорежиссер Сергей Константинович, мужиковатый оператор Генрих и новый для него тощий человек с бородкой — автор Саша. Все трое остановились возле Лаврентьева, не замечая его, и принялись рассматривать домик.

— Снимать тут нечего, — сказал первым Генрих.

Он поднял руки перед глазами и вытянул ладони одну над другой, имитируя широкоэкранный кадр.

— Ничего интересного, даже если убрать все лишнее.

Генрих опустил руки.

— Что убрать? — спросил автор, которому как историку хотелось запечатлеть в картине хотя бы нечто полуподлинное.

— А вон те избушки!

Оператор показал на две четырнадцатиэтажные башни, возвышавшиеся над домиком Пряхина. Автор тоже поднял руки и посмотрел между ладонями, но у него вышло нарочито, не так небрежно и изящно, как у Генриха.

Режиссер вытер платком обильно взмокшую после шампанского шею.

— Точку, конечно, найти можно, но я, признаться, тоже не вижу смысла. В городе найдется сотня похожих старых домов. Снять телевизионную антенну с любого — и все дела.

— А колодец? Колодец? — спросил автор с последней надеждой.

— В бадье мы туда камеру спустим, что ли? — скептически поинтересовался Генрих.

— Посмотрим, посмотрим, — примирительно сказал режиссер.

Он шагнул вперед и увидел Лаврентьева.

— И вы тут? — спросил он.

— И я, — ответил Лаврентьев.

— Знакомитесь с городом? А я думал, в главк поспешили.

— В главк?

— Ну да. Ведь вы в командировке?

Лаврентьеву стало смешно: опять главк!

— Ох уж эти командированные! С утра спешат в главк, а потом напиваются и пристают к женщинам в гостинице.

Режиссер не понял, чем он развеселил Лаврентьева, но тоже улыбнулся.

— Жарковато для романтических приключений, по-моему. А вы зачем, собственно, приехали в город? Простите, у меня совсем из головы выскочило, что вам нечего делать в главке. Ведь вы преподаватель. Знаете, в нашей суматохе, подогретой здешним солнышком, родную маму забудешь.

— Я приехал по личным делам.

— Понятно, — сказал режиссер, — понятно. — Хотя ему, разумеется, ничего понятно не было и даже в голову прийти не могло, по каким личным делам приехал в город Лаврентьев. — Познакомьтесь с нашим автором. Он историк и очень хорошо знает, материал.

Режиссер сказал это довольно уныло, потому что рассчитывал получить от автора нечто большее, чем знание материала, и понимал, что надеяться особенно не приходится. Но чтобы сдержать раздражение, он старался говорить по возможности приятные для автора вещи.