Взрыв в Леонтьевском

Граждане! Знайте, что пролетариат стоит на своем посту. Знайте, что всякий, кто посягнет на Республику пролетариата, будет истреблен без всякой пощады. На войне как на войне. За шпионаж, пособничество шпионажу, участие в заговорщицкой организации будет только одна мера наказания — расстрел…»

К витрине подошли двое. Мужчина лет тридцати трех в длинном темном пальто с узеньким бархатным воротничком. Наружные карманы пальто от привычки глубоко засовывать туда руки топорщились и были даже надорваны в уголках. За стеклами пенсне в тонкой металлической оправе остро поблескивали недобрые глаза. Темные волосы зачесаны налево, на косой пробор. Человек казался каким-то взъерошенным, словно наэлектризованным злой энергией. Его спутница — молодая, с высокой грудью и осиной талией, лицо строгое, броской армянской красоты. Влажные глаза тревожно смотрят из-под низко, по-монашески повязанного шерстяного платка.

Двое читают внимательно и вдумчиво (женщина даже по-детски шевелит губами) каждое слово обращения. Длинный, на шестьдесят семь фамилий список расстрелянных контрреволюционеров явно перечитывают еще раз, словно запоминая каждое имя. Так же пристально читают и газету. Осторожно, едва приметным движением мужчина касается кисти своей спутницы, глазами молча указывает на одну из полос. Она отвечает тоже кивком, беззвучно: вижу, мол…

Это объявление: «Московский комитет РКП (большевиков) приглашает нижеследующих товарищей на заседание, которое состоится в четверг 25 сентября ровно в 6 часов вечера в помещении — Леонтьевский переулок, № 18… Заседание важное и необходимое».

Чуть слышно женщина читает список приглашенных, чья явка на совещание обязательна: Инесса Арманд, Керженцев, Коллонтай, Красиков, Крестинский, Кропотов, Ломов, Невский, Ногин, Покровский, Смидович, Стеклов, Степанов, Ярославский… Поднимает встревоженные глаза;

— А он?!

Мужчина пожимает плечами:

— Его не приглашают… Но он будет, должен быть… Идем!

Подхватив женщину под локоть, он быстро увлекает ее к проходному двору, что соединяет Никольскую с Воскресенской площадью. Новое название — площадь Революции — еще у москвичей не прижилось.

…Человека, столь внимательно изучавшего объявление в газете (не случайно — он знал, что такое сообщение вот-вот появится, и ходил к газетным щитам каждое утро), звали Донатом Андреевичем Черепановым. До недавнего сравнительно времени он был членом Центрального комитета партии левых социалистов-революционеров, а проще — эсеров.

6 июля 1918 года он принимал активное участие, а точнее — был одним из руководителей левоэсеровского вооруженного мятежа в Москве. Именно он, Донат Черепанов, известный среди членов своей партии под кличкой Черепок, заявил Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому в особняке фабриканта Морозова в Трехсвятительском переулке, ставшем штабом мятежников, о его аресте. В нервном истерическом припадке он кричал сохранявшему поразительное спокойствие председателю ВЧК:

— У вас, Дзержинский, были октябрьские дни, теперь наступили наши, июльские!

«Июльские дни» не состоялись. «Петушиный заговор», как насмешливо назвал мятеж Дзержинский, был ликвидирован в считанные часы. За измену были расстреляны заместитель председателя ВЧК левый эсер Александрович, поставивший подлинную печать ВЧК на поддельное удостоверение, с которым заговорщики Блюмкин и Андреев проникли в здание германского посольства в Денежном переулке и убили посла Мирбаха, и несколько бойцов вооруженного отряда Попова, а сам Попов сумел скрыться. К остальным участникам мятежа трибунал проявил великодушную снисходительность. В частности, Черепанов, от суда сбежавший, был приговорен всего лишь к трем годам лишения свободы.

С той поры на протяжении почти пятнадцати месяцев, изменив внешность, прятался по старым конспиративным квартирам, иногда ночевал у знакомых, случайных лиц. Бывало, он неделями не выходил на улицу, опасаясь, что его опознают и арестуют. В странствиях по городу Доната сопровождала его возлюбленная — слепо преданная ему, экзальтированная террористка Тамара Гаспарян. За год с лишним пребывания на нелегальном положении Черепанов дошел до крайней степени одичания, и как следствие — разочарования в левоэсеровских идеях. По сохранившимся связям он объявил о разрыве со своей бывшей партией и переходе к террору как единственно эффективному, по его убеждению, средству борьбы с большевиками.

Новых единомышленников Донат нашел среди анархистов, причем тех, кто, как и он, ставил динамит и маузеры во главу всего и вся. Искать их, впрочем, ему особенно и не требовалось. В этой среде у него были с давних пор и связи и друзья. Лютая ненависть к большевикам, во многом покоящаяся на зависти к их авторитету в массах, признание террора как единственного средства уничтожить Советскую власть стерли теоретические разногласия и тактические расхождения, которые когда-то существовали между левыми эсерами и анархистами.