Взрыв в Леонтьевском

При более тщательном обыске вещей убитого в МЧК все же был обнаружен один документ — провалившийся из рваного кармана за подкладку. Удостоверение служащего отделения Московско-Курской железной дороги.

Проверка удостоверения обнаружила интересное обстоятельство: фотография и указанная должность соответствовали действительности. Служащие отделения подтвердили, что этот человек у них точно работал. Но имя и фамилия, утверждал эксперт, были фальшивыми, вписанными после подчистки. Таковым же оказался и домашний адрес, записанный в регистрационной книге по месту работы.

Казалось, следствие зашло в тупик. Выручил неожиданно Мартьянов. Когда документ попал к нему в руки, он уверенно заявил, что или фотографию «железнодорожника», или его самого в натуральную величину он видел в прошлом году и что человек этот имел какое-то отношение к налету на «Центротекстиль».

В ЧК это дело помнили хорошо. Действительно, в восемнадцатом году группа анархобандитов совершила дерзкий налет на трест «Центротекстиль». Несколько налетчиков было схвачено. На допросе в ЧК один из них показал, что анархисты готовили взрыв в помещении Чрезвычайной комиссии, и назвал адрес конспиративной квартиры, где снаряжалась бомба.

Чекисты направились туда немедленно и точно обнаружили металлический ящик размером аршин на пол-аршина, набитый взрывчаткой. Часовой механизм взрывателя был установлен на восемь часов утра, но еще не заведен. Это было более чем странно: на это именно время назавтра в кабинете заместителя председателя ВЧК Яна Христофоровича Петерса было назначено важное совещание членов коллегии и заведующих отделами.

Дальнейшее следствие установило, что агент анархистов, пролезший обманным путем на должность комиссара ВЧК, собирался пронести вечером ящик к Петерсу под видом изъятого сейфа с ценностями и оставить там до утра, когда придет специалист, чтобы вскрыть замок, поскольку ключа не имелось. Точное время начала совещания заговорщикам назвала другая их сообщница, работавшая в ВЧК машинисткой…

По распоряжению Манцева из резервного архива немедленно затребовали дело «Центротекстиля», подняли все имевшиеся в нем документы, фотографии, приметы налетчиков и другие материалы. Долго искать не пришлось, все сличения без сомнений привели к одному знаменателю: «железнодорожник», сумевший вырваться из засады на Арбате и застреленный в Сивцевом Вражке комиссаром МЧК Фридманом, — видный анархист Казимир Ковалевич.

Секретарь МЧК Яков Давидович Березин вспомнил эту фамилию, она ему кое о чем говорила. Оказывается, Ковалевич был не только отчаянный боевик, он еще претендовал, и не без успеха, на роль теоретика движения. По некоторым оперативным данным, которыми уже располагал Мессинг, летом Ковалевича видели на Украине при штабе Махно.

Это уже кое-что объясняло. В частности, и то, почему задержанный (но не арестованный) и допрошенный Барон-Факторович, как и предвидел Дзержинский, отвечал на все прямые вопросы уклончивыми ссылками на слухи. Барон представлял в Москве федерацию анархосиндикалистского толка «Набат». Ее создали украинские анархисты, бежавшие в восемнадцатом году от австро-германских оккупантов. Лидеры «Набата» В. Волин (В. М. Эйхенбаум, родной брат знаменитого литературоведа профессора Б. М. Эйхенбаума) и П.А. Аршинов (Марин) проповедовали теорию так называемой «третьей революции», а если проще, агитировали за свержение Советской власти и немедленное провозглашение «безвластного» общества.

«Набатовцам» удалось подчинить своему идейному влиянию Махно (Аршинов сидел с ним вместе при царе в Бутырской каторжной тюрьме), если вообще можно было говорить о чьем-либо влиянии на самолюбивого и взрывного батьку. Они послали в Гуляйполе видных анархистов Иосифа Гутмана, Макса Черняка, Михаила Уралова. Потом заявились и сами. Волину Махно доверил председательство в своем «реввоенсовете», Аршинову — заведование «просветительно-культурной частью» и редактирование газет «Путь к свободе» и «Повстанец».

Однако в чисто военных вопросах Махно с отцами-анархистами не считался вовсе. И все же, сознавал это батька или нет, но Волин и Аршинов всячески подталкивали его на обострение и без того достаточно сложных отношений с Советской властью.

Из записей, обнаруженных в книжке Ковалевича, явствовало, что он имел прямое отношение к «анархистам подполья». Ну а раз он прибыл в Москву от Махно, то, понятно, Барон о нем ничего не сказал и не скажет. Дзержинский и Манцев не исключали, что Барон действительно не имел прямого касательства к взрыву, но помочь следствию в выходе на «анархистов подполья» мог, да не захотел.