Взвод

Павленко пуля ранила в икру правой ноги. Рана, хотя и не опасная для жизни, но наполовину отняла у парня боеспособность.

«Павленко — лучший стрелок. Тяжело придется. Часов нет, — сколько времени прошло? Когда подойдет бригада?» — роились мысли у Гришина.

На линии, оставленной взводом, показались поляки. Выползли осторожно и залегли. Видно было, как к первым подползло подкрепление в десятка три человек. Вон подтянули тяжелый пулемет.

— Павленко, — шепчет Гришин, — милый, можешь понатужиться и пулеметчика снять? Гроб нам будет от него.

Павленко сквозь зубы:

— Давай попробую. Ух… дергает, проклятая.

Как только поднялись выползшие на холм и высотку для перебежки, по ним беглым огнем затакали одиннадцать винтовок.

— Барахтается пулеметчик-то там… Вторым выстрелом гада, ох-х… — проговорил Павленко. — Я сейчас того… кажись, офицер…

Три пули послал Павленко, и опрокинулся навзничь смотревший с колена поляк-офицер.

— Гришин, дай-ка мне обойму… Я еще…

Повернулся Гришин к Павленко, а тот лежит, откинув голову. Изо рта хлещет кровь. Пуля вошла в рот.

Артиллерия поляков била и по роще, и по кустарникам вдоль реки, и по мосту. У наступавших создалось впечатление наличия здесь по меньшей мере нескольких десятков человек.

— Гришин, Гришин, — звал взводного подлезший сбоку Востряков. — Патроны на исходе, двое ранены, а Митяев убит.

Дрогнул Гришин.

Поползли от пяток по спине мурашки. Но вспомнил лицо комбрига, последние перед отъездом слова: «Держись, держись» — и ответил:

— Стреляй до последнего, а когда кончатся патроны, слезай кустарниками к реке и прячься за мостом.

На высотке показалось еще десятка два спешенных поляков — вторая волна.

Рощу решетили пули.

Из рощи и кустарника сообщили о двух раненых, одном убитом и кончающихся патронах. В последний раз приказал Гришин:

— Когда выстрелите до единого, спускайтесь к реке. Раненых забрать, убитых оставить.

Сжималось в комок сердце: «Не выполнил задачу. Сейчас захватят мост».

Сосчитал у себя патроны. «На две обоймы. Останусь самым последним. Меня из-за дуба нескоро выкурят».

Что это? Что?

По высотке, холмику, по всей полосе наступления противника рвались залпы.

Шрапнель… граната.

С противоположного берега одновременно застрочили несколько пулеметов.

Из-за первой линии обороны донесся крик «ура».

Вскочил Гришин во весь рост. Оглянулся на мост. По мосту карьером летит эскадрон. Впереди знакомая золотисто-рыжая лошадь.

— Дядя Игнат… Комбриг… Ребята, ура! В атаку, ребята! — закричал Гришин. Выскочил вперед, и за ним, как, по команде, бросились в атаку ребята.

— Ура, ура!

Бегущих перегнал скачущий эскадрон.

С высотки было видно, как по всему полю до леса шла рубка. Одиноко ухнул пушечный выстрел, коротко стреканул пулемет, и все стихло.

Бригада ударом с правого фланга почти целиком уничтожила польский кавалерийский полк, готовивший конный удар.

Обняв Гришина, командир бригады слушал доклад об обороне, о гибели ребят, о смерти Павленко.

Дрожал голос взводного. Прятались глаза комбрига под нависшими густыми бровями. Обнимавшая Гришина рука время от времени вздрагивала.

Кончил Гришин доклад. Молчал комбриг. Потом огромными ладонями схватил лицо Гришина, повернул к себе, посмотрел блеснувшими глазами и… крепко поцеловал растерявшегося взводного. Как бы про себя сказал:

— Жалко, очень жалко ребят, но без крови нашего дела не сделаешь. На этой крови, Гришин, после нас будут строить фабрики, заводы, шахты. Новые люди, свободные люди будут строить. — Голос на секунду вздрогнул, а потом уж другим голосом, тем голосом, к которому привык Гришин, приказал: — Мертвых похороним на стоянке. Раненых уложить на санитарные линейки. Весь взвод будет представлен к награде.

ПОСЛЕ ФРОНТОВ

1. ПЕРЕДЫШКА

Прошло тяжелое лето двадцатого года.

С первыми заморозками части конницы подошли к Днепру.

От Львова к Замостью, от Замостья к Владимир-Волынску, дальше от Ровно и Бердичева — дорога на юго-восток.

Пришла конница в Таврию, чтобы «кончить до зимы барона».

Так приказала партия, так велел рабочий класс.

Остался последний враг. За победой здесь, на полях Таврии и Крыма, — отдых, стройка, учеба.

С этой мыслью шли колонны. Торопились тысячи всадников, с одного фронта на другой — кончать войну.

Взвод Гришина, пополненный опять «оказавшимися» в полках подростками (то братишка приехал, то вообще «сродственник», то просто парень-гармонист или «песенник»), пришел в Таврию в составе двадцати четырех человек.

Из «стариков», основоположников взвода, осталось десять человек. Четырнадцать были новичками, присланными во взвод на походе через Правобережную Украину.

В комсомольском ядре взвода десять «стариков» и пятеро «молодых».

— Эх, не весь взвод комсомольский у нас, — частенько тужил Гришин, делясь своими думами с Воробьевым.

— Откуда же взять? Сам знаешь, что за братва осталась. Одесса — мама, — утешал товарища Воробьев.

Во взводе, как и в «сычевские» времена, появилось «барахольство». То не досчитает крестьянка курицу или чувал ячменя, то исчезнет у хозяйки из погреба крынка молока.