Взыскание погибших

У нее была открытка с видом Иверского женского монастыря — храмы обители были сфотографированы со стороны Волги. Величаво высились колокольня, купола Сретенского и Иверского храмов. И когда Люба слышала слово «Самара», ей сразу же представлялся именно этот вид монастыря. Очень хотелось посмотреть убранство церквей, а еще больше — хоть немного узнать о жизни сестер-монахинь.

И вот она стоит в храме и видит Иверскую икону Божией Матери — точный список с той чудотворной, которая находится в обители на Святой Горе Афон.

Она встала у клироса, где расположился небольшой монастырский хор. Началась служба, и Люба по привычке стала петь вместе с хором. Но потихоньку, считая, что в полный голос здесь ей петь нельзя. Однако когда она увидела и услышала, что стоящие рядом подпевают довольно громко, то во время малого входа, когда дьякон, подняв Евангелие, возгласил: «Премудрость, прости!» — Любушка запела в полный голос. Он зазвучал так высоко и прекрасно, что монахиня-регент невольно оглянулась. Она увидела нарядно одетую девушку рядом с почтенным отцом. У девушки было такое чистое лицо, ее молитвенное предстояние было таким полным и искренним, что монахиня невольно залюбовалась.

С такой же силой пела Люба и «Трисвятое», а во время пения праздничного тропаря ее голос как бы повел за собой все остальные голоса.

Когда закончилась литургия, к Любушке подошла сестра Феодора, улыбнулась ей ласково:

— Как хорошо ты пела. В гостях у нас?

Любушка с отцом объяснили, кто они и почему здесь. Подошли к Любушке еще несколько монахинь из хора, монахиня-регент.

— Приглашаю вас отобедать, — сказала сестра Феодора. — А потом монастырь покажу, хотите?

Любушка так и просияла, а Фома стушевался:

— Да ехать надо.

— Тятя, ты что, грех! Да когда ты еще в монастыре трапезничать будешь?

Сестра Феодора повела их через яблоневый сад, розарий, объясняя, откуда привезены цветы и кто за ними ухаживает. Там росли редкие сорта яблонь и роз.

— Цветник у нас развели так, что одни цветы отцветают, а другие только начинают цвести. До глубокой осени цветы живые. А эти розы особенные, со Святой Земли. Привезла куст Варвара Васильевна Алабина. Видите, как он у нас разросся!

— Алабина? Это жена городского головы?

— Она самая. Алабины — попечители нашего монастыря.

— Я знаю. Отец Василий рассказывал, что Алабин добился, чтобы ваш монастырь знамя боевое вышил для сражений за братьев-болгар.

По завершении трапезы сестра Феодора привела Любу в свою мастерскую.

— Вот здесь и шили мы знамя, о котором ты вспомнила.

В открытые окна падал солнечный свет. Было чисто, свежо, празднично.

— У вас здесь, как в Раю, — простодушно сказала Люба.

Сестра Феодора улыбнулась, вытерла слезящиеся глаза.

— В монастыре хорошо, если Бога любишь. Тогда никакой труд не страшен. Вот я теперь уже шить не могу, потому что долго глядела на злато-серебро, а это никакие глаза не выдерживают. Теперь другое у меня послушание. Покажу тебе нашу больницу, приют для сирот. А библиотека у нас какая! Идем, посмотришь книги — нигде таких не увидишь!

Ночевать и Любушку, и отца, и Митяя оставили в монастыре, в комнатах для паломников.

Лежа в постели под чистыми, хрустящими простынями, Любушка перебирала в уме все, что произошло за этот длинный день.

Не спалось.

Она встала, подошла к открытому окну. В небе сияла полная луна. Сад, церкви, колокольня, все монастырские дома были облиты ясным лунным светом.

«Это мое, мое!» — поняла Любушка.

В красном углу пред иконой Божией Матери теплилась лампадка.

Любушка встала на колени: «Пресвятая Богородица, сделай так, чтобы я навсегда осталась здесь! Ничего мне не надо, лишь служить Господу и Тебе». И молитва ее была услышана.

* * *

Ветер напряг все силы, взвыл, а потом засвистел, как Соловей-разбойник.

Баржа затрещала каждой дощечкой, но с якоря не сорвалась. С сухим треском, раздирая черное небо, вспыхнула молния.

Набирая силу, выстрелил гром, и потоки воды хлынули на землю.

Теперь баржу заливало и снизу, и сверху.

Она давно бы пошла ко дну, но ветер развернул ее так, что под днище, где была самая большая пробоина, воткнулся топляк — плывущее под водой бревно. Вращение баржи остановилось, она наполнялась водой медленно, через щели да ту пробоину, которую спиной закрывала сестра Марфа — она сидела рядом с Евфросинией.

«Вот и жизнь кончается, — думала сестра Евфросиния. — Увижу родителей, отца Василия… И братиков моих — всех-то их поубивало на войне. И должны они быть под Божьей защитой… Матерь Божия, Ты не оставишь нас, я знаю…»

И прожитая жизнь проходила перед глазами сестры Евфросинии. А правильно ли она поступила, уйдя в монастырь? Сколько видела удивленных взглядов, сколько слышала недоуменных вопросов: «Ты ушла в монастырь из-за несчастной любви или из-за какой-то другой трагедии?» О, Господи, как же далеко нынешние люди отстоят от веры! О жизни монашеской знают из французских романов…