Взывая из бездны. De profundis clamat

Уголовный преступник, капо, отличавшийся особым зверством в обращении с подвластными жертвами, Гренке – не без поддержки коменданта лагеря – меняет статус узника на гражданского служащего. В должности менеджера подведомственной кожевенной фабрики, на которой трудятся около восьмисот тружеников-рабов, он обеспечивает производство продукции, удовлетворяющей повседневные бытовые и прочие нужды профессиональных убийц.

С его легкой воровской руки в дом коменданта, бескомпромиссного блюстителя орднунга-порядка, бесплатно поступают кожаные кресла, люстры, всевозможные кожаные папки, дамские сумочки, чемоданы, обувь, разные предметы из кожи и металла.

Важным источником пополнения семейного гардероба Гессов служат вещи, отправленных в газовку узников – жена Гесса не брезговала даже их бельем. Ее дети носили одежду убитых детей, играли в их игрушки. Квартиру герра коменданта украшали украденные дорогие ковры и различные вещи убиенных.

Неплохо в фазенде Гесса обстояло дело и с питанием. Отличаясь вовсе не характерным для немцев расточительством, семья Гесса часто устраивает обильные застолья.

«Перед каждым таким приемом, – вспоминает их личный садовник Дубель, – жена Гесса говорила мне, что ей будет нужно или приказывала поговорить об этом с узницей-кухаркой Софией. Ни денег, ни продовольственных карточек, необходимых для покупки продуктов, она не давала».

Через другого узника Станислав Дубель устанавливает контакт с заведующим продовольственным лагерным складом унтершарфюрером Шебаком, которому дает ему понять – за воровство в пользу начальника его ожидает повышение по службе. Унтершарфюрер не долго борется с искушением – на столе коменданта абсолютно бесплатно появляются всякие вкусности.

Не лошадью единой…

Впрочем, временами случается и такое…

«Какое-нибудь событие, которое приводило меня в смятение, не давало мне пойти домой, к своей семье. Тогда я садился на лошадь и на скаку избавлялся от жутких картин. Нередко я приходил ночью в конюшню и там, среди своих любимцев, находил успокоение» (Рудольф Гесс. Автобиографические записки).

Место ночных посещений герра коменданта – не только конюшня, где сей рыцарь смерти седлает коня лихого, на котором пытается избавиться «от жутких картин», но и нечто более соблазнительное…

В тюремной исповеди палача Гесса, где он отчитывается в мельчайших деталях о немыслимом, перед нами верный долгу службы и приказу солдат – человек, «который с самого детства привык слушать только приказы: сначала отца, потом боевых командиров, потом мастера на заводе, потом рейхсфюрера Гиммлера. Он как будто ни в чем не виноват – он всегда старается честно делать то, что ему поручено. Своя жизнь, чужие жизни при этом не имеют никакого значения. Приказы не обсуждаются. Все человеческое в нем заморожено задолго до Освенцима» (из предисловия к книге Робера Мерля «Смерть – мое ремесло»).

Приказы – приказами… Однако в какой-то момент в тебе что-то прорывается – ты сбрасываешь с себя мундир – воплощение верховного цензора, ставшего твоим суперэго, отделяющим дозволенное от недозволенного…

И ты во власти не знающего идеологических и прочих границ изначального животного побуждения, не подконтрольной даже фюреру таинственной силы. И ты уже не солдат рейха – воплощение непоколебимой стойкости нордического характера, не бесстрастный распорядитель жизни и смерти сотен тысяч узников – но всего лишь одержимое темным вожделением слабое существо.

Подобно вору в ночи, ты прокрадываешься к ней, к той, которая помещена за колючую проволоку как преступница рейха, к ней, которая, по слухам, была еврейкой, которую ты можешь безнаказанно раздавить как насекомое – к своей узнице в заветную камеру-одиночку номер 26.

Но об этой слабости, унижающей достоинство «рыцаря» ночи, принадлежащего к элите убийц, ты не смеешь признаться даже себе.

Ты готов на листках бумаги поведать миру даже самые омерзительные детали творимых тобой злодеяний, но не смеешь даже обронить намек на «преступную» связь.