Мы не можем сказать, что лавкрафтовские города неевклидовые, так же как мы не можем сказать, что Ктулху есть пучок знакомых нам идей осьминога, дракона и человека. Идол Ктулху характеризуется не только непредвиденным смешением реальных и воображаемых форм жизни, но и глубинным «духом» и «общим впечатлением». Аналогично архитектура, встречающаяся в текстах Лавкрафта, не может быть описана как просто неевклидова. Она «совершенно неправильная». Задача философии — извлечь на свет скрытые фоновые условия всех зримо доступных сущностей, так же как функция риторики — использовать этот фон для убеждения слушателей, на что не была бы способна буквалистская аргументация. Нет ничего более лавкрафтианского, чем его постоянно повторяющиеся неявные атаки на предположения о нормальном трехмерном пространстве и взаимоотношениях внутри него, которые студенты заучивают со времен Древней Греции. Поэтому самое угрожающее — это идея о том, что предполагаемые пространственные контуры, на которых основана вся человеческая мысль и действия, «совершенно неправильны».
Но в отрывке выше не просто утверждается неправильность лавкрафтианской геометрии. Нас подталкивают принять такую геометрию с помощью трех дополнительных украшений. Во-первых, говорится, что в том, как Уилкокс описывает город, есть нечто «необычно поэтическое» — нам как будто бы сообщается, что рассказчик разделяет наши сомнения в реальности города, и тем самым ему придается большее правдоподобие. Мы видели, насколько это важно для Лавкрафта, в эссе «Некоторые замечания о межпланетной фантастике». Большинство научно-фантастических произведений не работают потому, что они просто
«[Я] находился в гостях у одного своего друга-ученого из Патерсона, штат Нью-Джерси, куратора местного музея и довольно известного специалиста по минералогии» (СС 187; ЗК 82).
Этот пассаж по своей интонации почти всецело комичен и представляет рассказчика как человека «худшего», чем мы. Рассказчик не хуже интеллектуально, ведь он проводит свое свободное время, общаясь с коллегами-учеными — более серьезное развлечение на выходные, чем удается найти большинству людей. Но все же он хуже в том смысле, в каком хуже нас надоевшая фигура рассеянного профессора. Мы можем восхищаться научными достижениями рассказчика и склоняться перед его интеллектом, который, возможно, и превосходит наш. Но все же мы чувствуем себя более человечными, чем он, — более гибкими, более способными активно работать с интеллектуальными материями и верно угадывать их местоположение в иерархии и общей экономии вещей. Напротив, рассказчик полностью поглощен своими интеллектуальными увлечениями и всецело отдается погоне за ними. Категория «довольно известный специалист по минералогии» не смешна сама по себе, ведь такие люди действительно существуют. Но все же мы обычно не упоминаем их мимоходом как принадлежащих к кругу наших друзей. Также мы обычно не представляем себе подобного человека в качестве куратора местного музея в таком городке, как Патерсон, штат Нью-Джерси. Выбор места совершенно произволен, и Лавкрафт наверняка посмеивался, впервые записав это.
Более того, этот друг-ученый больше не появляется в истории, как и минералогия, а вместе с ней и город Патерсон. Зато эти декорации позволяют рассказчику попасть в запасник музея, чтобы обнаружить страницу из «Сиднейского бюллетеня» с заметкой о столкновении кораблей и морском сражении с теми, кого в итоге признают омерзительной командой последователей культа Ктулху. Рассказчик немедленно отправляется в Австралию, а Патерсон и специалист по минералогии пропадают из виду. Пассаж, приведенный в начале этого подраздела,