Я хорошо чувствовал себя в его доме, он успокаивал меня одним своим присутствием, но теперь, проснувшись окончательно и подкрепившись завтраком, я снова был наполнен энергией. Я больше не был счастлив и мечтательно-задумчивым, я вновь вернулся к своему привычному нервному состоянию.
- Что прекратить? – прошептал он.
Я вдохнул так глубоко, как только мог, чтобы максимально втянуть живот и заставить свою кожу быть более упругой.
- В тебе нет ничего неправильного, так что замолчи, - он точно понимал, о чем я говорил, но его это, кажется, вовсе не волновало. Он все продолжал и продолжал гладить меня…
Это было унизительно.
- Нет, есть, - возразил я, когда он внезапно перевернулся на живот.
Пристально смотря на меня, он приблизился ко мне настолько, что наши тела соприкасались.
- Ты хорошо спал ночью? – небрежно поинтересовался он, игнорируя мою просьбу не трогать меня.
- Да, хорошо. Я все еще держал твой капюшон, когда ты проснулся? – спросил я застенчиво, вспоминая, что вел себя прошлой ночью как гребаная малолетка.
Он ухмыльнулся и опустил взгляд, как будто о чем-то задумался.
- Нет.
- Тогда почему ты так улыбаешься? – не унимался я. Он убрал руки, поддерживая вес своего тела на согнутых локтях.
- Ничего. Просто ты очень сладко выглядел.
- Почему?
- Потому что! – воскликнул он. – Я проснулся, а ты уже был здесь… и мы встретили это утро вместе…
Он улыбнулся еще шире.
О боже, пожалуйста, скажи мне, что я не лежал возле него со стояком… или что моя рубашка не задралась слишком высоко… или что я не пускал слюни…
- Ты выглядел таким счастливым… свернулся рядом со мной калачиком, и, казалось, что ничего не может причинить тебе боль. Ты просто спал, и это было так невинно, - он нахмурился. – Такое чувство, что в тот момент ты обо всем забыл.
В течение минуты я сидел ошеломленным. Тревожно было думать, что он следил за мной, особенно когда я был так уязвим. Я считал, что это как минимум страшно – проснуться и обнаружить, что он сидит рядом и неотрывно пялится на меня. Это чертовски сильно пугало. Я не хотел, чтобы он смотрел на меня, когда я не мог себя защитить. Если бы я бодрствовал, то у меня был бы шанс отвернуться или скрыться от его пристального взгляда. Но погруженный в глубокий сон, я находился словно на ладони, и у него была прекрасная возможность рассмотреть мои волосы, мою кожу, мой перекошенный рот. И все без моего разрешения.
- Ты что, пялился на меня, пока я спал? – спросил я, наблюдая за ним с нехорошим предчувствием. – Вот, черт. – Я тебя обнимал? О, боже, - запаниковал я. – Прости, я не хотел тебя трогать или…
Он протянул руку и накрыл ладонью мой рот.
- Если ты еще раз извинишься за нечто подобное, то я решу, что твоя мама плохо с тобой обращается.
Я широко распахнул глаза и резко втянул воздух, чем только плотнее прижался губами к его ладони. Он посмотрел на меня и опустил руку.
- О, нет.
Я бешено замотал головой.
- Нет, Джерард! Нет ничего такого!
- Ох, нет, Фрэнки… Фрэнки… - повторял он, подсаживаясь ко мне ближе.
- Джерард, остановись!
- Фрэнки, - прошептал он, - ты поэтому всегда такой застенчивый? – спросил он, дотягиваясь до моей щеки и слегка касаясь ее пальцами.
- Нет, Джерард, - взвыл я, по-прежнему отрицательно качая головой. – Нет, не поэтому. Моя мама нормально ко мне относится, честно, - я смотрел прямо ему в глаза, чувствуя себя еще более напряженным, и надеялся убедить его.
- Но тогда почему ты постоянно принижаешь себя? О боже, пожалуйста, скажи мне, что это не так.
- Это не так, правда. Моя мама не пренебрегает мной…
Подождите минутку, она действительно этого не делает? Почему я, черт возьми, схожу с ума от волнения каждый раз, когда ко мне хочет кто-то прикоснуться, даже такой внимательный и нежный как Джерард? Я не мог припомнить моменты, когда моя мама причиняла мне физическую боль, но как только я задумался об этом, то понял, что плохое обращение и есть одна из самых ярко выраженных форм злоупотребления.
Моя мать злоупотребляла мной.
Я едва ли ее видел. Она постоянно была вдали от дома, сутками пропадая на работе.
Я плохо помнил то время, когда папа был еще жив, поэтому не мог сказать наверняка, изменилось ли что-то с тех пор. Мы жили вдвоем – только я и мама, никогда и никого больше не было рядом. У меня не было эмоциональной поддержки, за которой я мог бы обратиться, когда приходил домой расстроенный, у меня не было никого, с кем я мог бы поговорить. Я всегда был предоставлен самому себе. Я не особо возражал против такого существования, но чем больше я думал об этом, тем хуже, как казалось, обстояли мои дела.
Моя мама постоянно отсутствовала, находясь далеко от меня. Независимо от того, куда она отправлялась, она никогда не брала меня с собой. Она просто уходила и ждала, пока я сам не разберусь со всем дерьмом, которое сваливалось на меня каждый день. Я никогда не знал, где она была. Я совершенно ничего не знал о своей матери…
Я уставился на Джерарда немигающим взглядом.
- Можно ли считать плохое обращение злоупотреблением? – спросил я, закусывая губу.
- Да, можно.
- Дерьмово.