Wunderland обетованная

— Арнольд Филиппыч, вы возьмёте меня с собой, или мы все останемся здесь, потому что без меня самолёт никуда не полетит.

От такой наглости Долгов чуть не задохнулся. И дело было даже не в том, что за всё время их знакомства старшина впервые обратился к нему по имени-отчеству. И дело не в наглом шантаже, а поразил старпома голос, которым эстонец это сказал. Это была сталь привыкшего командовать человека. Голос, не терпящий возражений!

Долгов несколько секунд смотрел на Ярви выпуклым взглядом выброшенной на песок камбалы, затем, придя в себя, грозно выдохнул:

— Пошёл вон отсюда! Чтоб через минуту я тебя видел во-он на той сопке!

— Я сейчас поеду и доложу о вашем отлёте майору Воронову. И ваш рейс прекратится, не начавшись, — спокойно парировал старшина.

— Зачем тебе это?

— Скажем так, Арнольд Филиппыч: у меня тоже есть интерес в этом полёте.

Но Долгов неожиданно заартачился. Стараясь сохранить лицо и понимая, что лучшее оружие против шантажа — встречный шантаж, он решительно заявил:

— Если не скажешь, мы останемся. Но потом поговорим с тобой в другом месте и в другой обстановке. Итак, я тебя слушаю!

Теперь минуту на раздумье взял Велло. Его лицо вдруг изменилось, по нему пробежало волнение, решимость исчезла, и дрогнувшим голосом он сказал:

— Товарищ старший лейтенант, вы меня поймёте, как мужчина мужчину. Тот лопарь в порту не ошибся, я действительно два года назад был в их чуме. Что-то вроде студенческого отряда по изучению малых народов. Ну и сами понимаете, как бывает, закрутил там роман с одной лопаркой. А недавно узнал, что у меня, оказывается, родился сын. Этот чум сейчас стоит там, куда вы собираетесь лететь. Мне бы только взглянуть на сына, и назад.

Опешивший от такого оборота старпом икнул и с чувством ответил:

— Хорошо ты малые народы изучал. Толково. Ай да старшина, вот так любимец лопарских дам! Понимаю, как не понять. Чёрт с тобой, полетим вместе, но ты назад вернёшься с самолётом, а мы останемся.

— Как прикажете, товарищ старший лейтенант! — поспешно согласился Велло, вновь превращаясь в прежнего старшину, почтительного и невозмутимого.

Самолёт, наконец, заправили, и командир, натянув поверх кожаного реглана ремни парашюта и сменив чёрную фуражку на меховой шлем, махнул рукой:

— Залезайте вон туда, в открытый фонарь. Внутри на обшивку ногами не становиться. Парашютов для вас нет. А если бы и были, то вы с ними все равно не влезете. Садитесь на стрингеры, за креслом лётчика. Немцы по утрам спят, так что, может, и проскочим.

— Весело, — совсем невесело пробормотал Артём. — Макс, а ты знаешь, где у него стрингеры?

— Откуда? Полезли в ту дырку. Это, наверное, и есть открытый фонарь.

Сидеть вчетвером за сиденьем лётчика оказалось довольно тесно. На Долгова, забравшегося первым, свалился Максим, за ним эстонец. Артём залез под пилотское кресло и теперь с опаской поглядывал на ходившие ходуном педали над его головой. Взревел двигатель, и самолет тряхнуло. По его корпусу пробежала вибрация, и они почувствовали, как самолёт бежит по воде, ударяясь о волны, словно о булыжники мостовой. Вскоре удары в корпус прекратились, и они поняли, что теперь лодка превратилась в полноценный самолёт и летит. Долгов взглянул на побледневшего Максима, больно вжавшегося ему локтем в колено, и крикнул:

— Блин! А ведь действительно летает!

Но с таким же успехом он мог кричать где-нибудь на рок-концерте или возле судовых дизелей на пароходе. Максим его не услышал.

— Что?! — закричал он старпому в лицо.

Долгов дёрнул за ногу лётчика:

— Сколько нам лететь?

Командир его не услышал, но привычно понял по губам и показал три пальца.

— Три часа? — старпом ошеломлено посмотрел на Максима. — Столько я на этой швейной машинке не выдержу. Уж лучше бы неделю на оленях.

Самолёт раскачивало из стороны в сторону и швыряло то вверх, то вниз. Командир оборачивался и снисходительно смотрел на бледные лица пассажиров. Наконец он сжалился и прокричал:

— Здесь у земли сильный ветер! Через час отлетим подальше на восток, поднимусь повыше — станет легче! Сейчас нельзя, немец может заметить!

К удивлению, оглохший Долгов его понял. Он украдкой задрал рукав и взглянул на наручные часы. Стрелка приближалась к семи часам. Затем он нащупал головой округлую поверхность какой-то детали самолёта и закрыл глаза.

«Что теперь дрожать! — попытался он договориться с самим собой. — Раньше надо было бояться. Теперь поздно. Сейчас можно только надеяться, что авось и правда долетим!»

И, не заметив как, он уснул. Завывание двигателя превратилось в заложившую уши ватную подушку, раскачивание самолёта приятно убаюкивало. Старпому даже показалось, что вот-вот ему что-нибудь приснится славное, из той прошлой жизни. Вот сейчас он направит мысли в нужное русло и увидит жену или сына в школьной форме…