В конце XVII века европейские светские нравы девушек и молодых женщин были еще традиционно строги, а им уже захотелось свободы в общении со своими избранниками, был придуман язык жестов и символов, позволявший подавать знаки на расстоянии, стоя в разных концах церкви, приемной или бальной залы.
Особенно этот язык был распространен в эпоху рококо, в XVIII веке в католических странах, где девушка все еще жила замкнуто и появлялась в обществе в сопровождении родственников или попечителей. Ее тайные послания шифровались цветом платья, букетом на корсаже или в руке, декольте, формой и украшениями прически и, главное, положением «мушки» на лице и веера в руке. Этому языку обучали в светском обществе, но он изменялся в разных европейских странах, доходя до России отголосками, приносимыми куаферами (парикмахерами), портнихами, модистками и светскими модными альманахами.
Фасон и цвет платья мог означать скромность, невинность, как, например, подробно описанный в «Записках» Екатерины II бальный костюм «пейзан» — белое матовое платье с брыжами на шее, с воздушными тюлевыми рукавчиками и передничком или платье, украшенное лишь двумя белыми бутонами роз в листьях. Именно так это платье было воспринято императрицей Елизаветой Петровной и двором. Так же, как и белое платье, с венком из васильков, в котором знаменитая фаворитка императора Александра
I Мария Антоновна Нарышкина соперничала с «облитой золотом и бриллиантами» прусской королевой Луизой. Современник писал: «Умная уловка Нарышкиной была верх искусства кокетки. Это презрение всякого украшения было высшее торжество красоты». О влюбленности и невинности говорили и цветы незабудки на белом или светло-голубом. Светло-лиловое, фиалки и сирень были привилегией увядающих женщин.
В пунцовых платьях появлялись страстно влюбленные барышни или только что вышедшие замуж молодые женщины. Платья же, сшитые из тканей великого множества красных оттенков, были очень распространены из-за особенностей освещения свечами и лампионами. Первый бал сезона часто называли «белым», поскольку на него вывозили дебютанток, девушек, только что появившихся в свете, а последний бал, на пасхальной неделе, — «алым», — на нем появлялось много новобрачных, вышедших замуж за зиму. Модные в конце XVIII века цвета женского платья назывались: «заглушённый вздох» — чуть лиловатый, «совершеннная невинность» очень светло-розовый, «сладкая улыбка» — карамельно-розовый, «нескромная жалоба» — желтый, «палевый» — цвет соломы.
Модный альманах XVIII века писал, что ничто так хорошо не позволяет казаться простой, скромной, сдержанной, задумчивой или смелой, дерзкой, веселой, фривольной, циничной или чопорной, недоступной и величественной, как прическа. Ее можно было украсить цветком, подаренным обожателем (например, скромный барвинок обозначал верность до смерти, а фиалка — надежду) или бантом в виде узла, символизирующего неразрывную связь. Самые победоносные прически завершались моделью корабля под всеми парусами. («Аля бель пуль» или «фрегат» — французская прическа 1780-х годов, в честь корабля, победившего англичан в битве при Бресте). Кавалер мог причесаться с буклями — «крыло голубки» — как жаждущий любви и ответа.
О многом говорили румяна, сурьма, пудра или их отсутствие. Лицо и декольте оттенялись мушками. Они изготовлялись из муара или бархата, часто черного, в форме кружка, но иногда им придавался вид цветка, звездочки, зверюшки или карточных мастей. Мушки наклеивались и были съемными. Сначала их придумали для декорирования дефектов кожи, но потом они просто понравились, вошли в моду, ими начали пользоваться все дамы и девицы.
В середине XVIII века в моде были светлые, жесткие, обильно вышитые яркой, золотой или серебряной нитью, очень пышные и сильно декольтированные платья. Мушка должна была оттенять свежесть и чистоту кожи лица, груди и шеи, она останавливала на себе мужской взгляд и подчеркивала соблазнительность хозяйки. Место расположения мушки имело значение: «Одна мушка у Настеньки над левой бровью налеплена, другая на лбу у самого виска. Петиметры от этих мушек в дезеспуар были, для того, что мушка над левой бровью непреклонность означает, а на лбу, у виска — sangfroid — холодность», — писал Мельников-Печерский в новелле «Бабушкины россказни».