XV легион

В помещении густо и остро пахло звериной мочой, логовом. Огромные звери перестали реветь и огненными глазами смотрели на вошедших. Ближе других стоял любимец августа, трехлетний ливийский лев, красавец с пушистой гривой, по имени Арзасид. Было нечто разумное в его фосфоресцирующих глазах. Казалось, он понял, что с этими людьми пришла его смерть, что никогда маленькая рука господина не погладит его гриву...

Олаб отступил на два шага, вложил оперенную стрелу, натянул тетиву, далеко отведя локоть. Коротко шваркнула стрела. Лев огласил здание диким ревом, от которого стыла в жилах кровь, захрипел и забился в смертных судорогах. Другие звери заметались на цепях, вставали на дыбы, скалили зубы, раскрывали свои огненные пасти, потрясали воздух невыносимыми криками. Из этих разверстых пастей до людей долетало зловонное дыхание.

– В сердце! В самое сердце! – весело кричал Олаб. – Еще стрелу!

Стрелы коротко свистели, поражая новые жертвы. Последней упала львица, на спину, прижимая, как человек, мягкие лапы к сердцу.

– В сердце! В печенку! В глаз! Еще стрелу! Выше факелы! – кричал в исступлении префект.

Мороз пробегал по спине Виргилиана...

А когда взошло огромное солнце, костер был готов – высокая башня из трех срубов, украшенная пурпуром, гирляндами лавров и роз, увенчанная квадригой, которую легионарии стащили с ворот эдесского театра. Уже из лагерей стекались в грозном молчании толпы невооруженных солдат. Оружие, на всякий случай, приказано было оставить в лагерях. Ожидая, когда начнется церемония, легионеры уселись группами на землю, лениво обсуждали события, гадали, будет ли увеличено жалованье, будет ли война с парфянами... Часы медленно текли...

– Везут! Везут! – раздались радостные голоса.

По дороге из Эдессы медленно, как время, двигалась процессия. Ее открывали в конном строю скифы в своих прекрасных шлемах, в красных плащах. За ними шестерка белых коней везла позолоченную колесницу, украшенную страусовыми перьями, с высокой статуей богини, которая держала в руке лавровый венок. За колесницей шли не успевшие отправиться в Рим оба консула, Макрин, сенат в полном составе, префект Египта, легаты легионов и среди других Дион Кассий, неразлучный с ним в последние дни Аврелий Кальпурний Виргилиан, Корнелин и многие другие. Легионные орлы блестели на солнце. Трубили трубы. У дороги стояла толпа эдессцев, пришедших посмотреть на редкое зрелище. Старушка вытирала краем одежды слезы.

– Убиенный! Убиенный от врагов...

Каракаллу в Эдессе любили. Он сложил недоимки, обещал построить новые термы, дал городу римское гражданство.

Процессия медленно двигалась к волнующемуся морю солдат. Лица у всех участников процессии были постными, ведь никто не знал, чем все это может кончиться, может быть, бунтом легионов, и никто не был уверен, что останется живым до вечера. Шепотом передавались слухи о ночном заседании сената, в лагерном шатре, под охраной германцев. Но сенаторы угрюмо отмалчивались. Они с радостью отдали бы пурпур первому встречному, чтобы только избавиться от гнетущей неизвестности. Одни боги знают, чего хотят легионы! Правда, Адвент предусмотрительно поставил на соседних холмах батавскую конницу, но кто знает...

У костра происходила обычная в этом случае суета.

– А как же орел? Орла-то не забыли? – беспокоился Макрин.

Он держал в руках платок, поминутно вытирал сухие глаза, всячески выставлял напоказ свое горе, говорил голосом убитого несчастьем человека, возводил глаза горе.

– Орел есть, отличный орел! – успокаивал его шепотом Диодор.

По священной традиции на погребальный костер августа помещали в клетке живого орла. Когда огонь начинал подпаливать орлиные перья, птица разбивала хрупкую клетку и улетала ввысь. Считалось, что это возносится на небеса душа императора. Итак, все было в порядке. Огромный орел, правда, немного помятый, сидел в клетке на вершине костра. Вчера его купили за две драхмы у каррийских пастухов.

Все торопились, чтобы скорее отбыть печальную обязанность и заняться другими, более важными делами. Похороны были устроены кое-как, наспех. Надгробные речи наскоро были произнесены еще в Эдессе, на городской агоре, перед северовской базиликой и храмом Рима. Сенаторы не в тогах, а в особых одеждах, как полагалось по погребальным обычаям, внесли по скрипучей лестнице тело августа внутрь башни. Прислужники захлопнули дверцы.

Старичок сенатор, разводя руками, жаловался соседу:

– Какие же это похороны? Разве это апофеоз? Нет ни хоров юношей и дев, ни пения печальных нений, ни воскового изображения покойного августа. А жертвы? Разве это жертва? Покарают нас небеса...

Собеседник, тучный коллега по сенату, испуганно посмотрел на него:

– Ты думаешь, что боги могут покарать за отступление от законов?

– Священные формулы должны быть исполнены и произнесены. О чем думают жрецы!