XV легион

– Делия, Делия, зачем ты меня покинула? – шептал он, храня где-то в самой глубине души надежду, что Делия слышит его призывы.

Так просидел он на камне весь остаток ночи. Рассвет поднимался над островом. Виргилиан рассмотрел сухую смоковницу, одиноко стоящую над тропинкой, камни и ниже темно-зеленые виноградники, белеющий в тумане городок.

В этот час в Сатале, на границе с Арменией, в лагере Пятнадцатого легиона пели утренние трубы.

Корнелин, в сопровождении трибунов, въехал в ворота лагеря. На площади перед преторием легионарии занимались военными упражнениями – метали копья в соломенные чучела, изображавшие врагов. Краснорожий центурион кричал неловкому новобранцу:

– Не так надо метать копье! Метай его не рукой, а всем телом. Смотри, вот так!

Центурион взял из рук растерянного солдата копье, вытянул вперед левую руку, отвалился всем телом назад и бросил оружие коротким рывком. Копье описало красивую дугу, точно радуясь своему полету, направленному умелой рукой, и тяжко вонзилось в соломенное чучело.

– Вот как надо метать копье! Сообразуйся также с движением ветра!

Центурион отошел, и в это время труба возвестила прибытие легата...

Под широким навесом солдаты чистили и скребли легионных коней. Галик, пафлагонец из Клавдиополя, о котором все знали, что он христианин, накладывал на тележку навоз и переругивался с товарищем, легионером Василием из Аппамеи, поклонником солнечного бога Митры. Разговор шел на религиозную тему. Раздраженный насмешками товарища, Галик говорил:

– Что есть твой бог? Огонь! Но пожелает Христос и погасит его, яко жалкий светильник! Тьфу!

– Никто не может погасить небесного огня!

Так они спорили о вере, один с вилами в руках, другой со скребницей, оставив работу. Они не заметили, что легат, в простом плаще, пылающий ревностью к службе, вошел на конюшню.

Корнелин услышал их теологический спор. Времена наступали странные. Новые веянья долетали и до грязного городишка Саталы. Как будто бы нетактично было наказывать людей за пристрастие к богословию. Но боги сами по себе, а служба сама по себе.

– Почему вы оставили работу? – спросил легат. – Центурион, скажи Ацию, чтобы он всыпал обоим по двадцать розог за нерадение.

Галик и Василий, один с вилами, другой со скребницей, растерянно смотрели друг на друга. Легат проследовал дальше.

Он осмотрел лошадей, повозки и запасы фуража, присутствовал на конном учении, проверил отчетные списки и потом возвратился верхом в Саталу, где они поселились с Грацианой, потому что ей мешали спать легионные трубы.

Медленно проехал он базаром, где портики странно мешались с ослиными криками и торговой суетой. Из далеких пустынь приходили сюда, по дороге в Диоскуриады, караваны верблюдов и варвары, живущие на берегах Гирканского моря, торговцы мехами из Херсонеса Таврического, персы и сирийцы, армяне, скифы и пафлагонцы.

У ворот своего дома Корнелин отдал лошадь конюху и, пахнущий потом, довольный порядком в лагере, бодрый, чувствуя сладостный голод, предвкушая удовольствие поцеловать прохладный лоб жены, он поднялся по ступенькам лестницы. Грациана Секунда, достопочтенная супруга легата, стояла у окна. Она смотрела на кипарисы и смоковницы, на черепичные крыши далекой Саталы и еще дальше, в ту сторону, где лежал Рим, где жил бледный непоседливый поэт, о стихах которого невозможно было забыть.

Жизнь текла своим чередом. Избранный императором Макрин сидел в Антиохии и то пылал жаждой деятельности, наводил порядки, распинал непокорных солдат на крестах, то впадал в уныние, в ничтожество. Меза не жалела золота, чтобы увеличить популярность внука. Ганнис распускал слухи, что Гелиогабал есть сын покойного августа Антонина, похож на него, как две капли воды[46]. В Гелиополе, в храме солнца, куда стекались солдаты Парфянского, любимого легиона Каракаллы, он шнырял среди молящихся и раздавал золотые:

– По всему видно, что вы добрые люди. Пойдите в таверну и выпейте за здоровье Гелиогабала Вассиана!

Солдаты смотрели на полученные монеты, а на них, как нарочно, было написано: «Марк Аврелий Антонин[47], император».

Маммея беседовала с Оригеном о воскресении мертвых, задаривала подарками влиятельные восточные общины христиан.

Сын Макрина Диадумениан, девятилетний цезарь и соправитель империи, готовился к своей печальной судьбе.

За розовыми колоннами перистиля шуршал фонтан. Струя воды вырывалась из пасти дельфина, радужно рассыпалась и падала тяжелым дождем в круглый бассейн. Под этим водопадом, как в жестокую бурю, в бассейне бился игрушечный кораблик. За домом, в оливковой роще хлопали крыльями и ворковали кипрские голуби. Вокруг было жарко, тихо и сонно. Над Антиохией плыли медленные облака.