XVII. Грязь, кровь и вино!

— «Спорные вопросы об истине», Фомы Аквинского, святой отец. Но, к сожалению, моего разума пока недостаточно, чтобы понять истинный смысл этого творения.

И приготовился к тому, что сейчас падре Жозеф устроит мне показательную порку расспросами. Название книги совершенно неожиданно всплыло в памяти, а вот что там писал оный Фома, я напрочь не помнил.

Но, к моему удивлению, священник удовлетворился ответом и не стал дальше расспрашивать.

— Хорошо, сын мой. Где вы остановились? Когда найдется применение вашим талантам — я вам дам знать.

Он протянул руку для лобызания.

И тут меня снова словно под локоть толкнуло.

— Святой отец...

— Что еще? — недовольно зыркнул на меня Жозеф.

— Прямо перед встречей случилось досадное недоразумение — на меня напали.

— Здесь, в Божьем храме?!! — неожиданно грубо и гневно рыкнул священник. — Кто, зачем?

Я кратко изложил суть.

— Женщина убежала, а кавалер понял, что я невольно подслушал их разговор и неожиданно напал на меня. Только божье произволение спасло меня... — я показал разорванный воротник.

— И где он сейчас? — отец Жозеф нахмурился.

— Лежит возле живой изгороди... — я скромно потупился и протянул письмо священнику. — Видимо речь шла об этом письме. Простите, я счел нужным отдать его вам.

А сам уже проклял себя за решение. Убийство в церкви? Как минимум пожизненно на галеры, а если возьмутся за дело инквизиторы — тут даже подумать страшно.

Падре бережно взял в руки письмо и зачем-то понюхал. Немного подумал, вышел и отдал какие-то распоряжения, но вернулся уже без письма.

После чего молча сел за стол, а я так и остался стоять.

Несколько минут прошли в молчании, потом появился какой-то невзрачный монашек и отдал Жозефу письмо уже раскрытым. Еще некоторое время святой отец его изучал, а потом, без раздумий, бросил мне.

— Вы совершили праведное дело, сын мой. Однако я накладываю на вас епитимью — ибо вы лишили жизни человека. Не вкушайте вина месяц и прочтите сто раз «Отче наш» стоя на коленях и облачившись во власяницу. Идите, в скором времени, я пошлю за вами. О сегодняшнем случае не рекомендую говорить даже во сне. Это вопрос вашей жизни или смерти, поверьте.

Когда я уже был на пороге, последовал неожиданный окрик:

— Стойте! Вы нуждаетесь в деньгах?

Падре опять проткнул меня испытывающим взглядом.

Я поклонился и честно ответил:

— На данный момент нет, святой отец.

Священник неожиданно улыбнулся и напутствовал:

— Обзаведитесь приличествующим видом, шевалье, чтобы не выделяться среди местных дворянских щеголей.

После чего, жестом отпустил меня.

А когда я уже вышел во двор, меня догнал тот самый монашек, что приносил письмо и торопливо сунул в руки увесистый кошель. При этом у него на лице было такое выражение, словно он передавал не золото, а мешок с ядовитыми змеями.

Я подавил в себе желание шугануть его и потопал глянуть на труп.

Очень скоро выяснилось, что дохлый кавалер уже исчез, была замыта даже кровь на брусчатке.

Саншо насчитал в кошельке сотню золотых монет со щитом с лилиями и восходящим над ним солнцем.

— Сто экю! — восторженно прокомментировал баск. — Уже можно жить, ваша милость! У нас снова есть работа?

— Пока не знаю, — пожал я плечами. — Скорее всего, мы опять попали в гнездо с ядовитыми осами, но нам не впервой, не так ли мой друг?

— Господь рассудит и не даст нас в обиду! — Саншо истово перекрестился. — Какие будут приказания, мессир? Переедем в гостиницу получше? Более приличествующую для вас?

Я на мгновение задумался и отрицательно мотнул головой:

— Не стоит. Возьми из этих денег себе жалование на два месяца вперед, приоденься, найди мне хорошего портного и сапожника, а дальше по своему разумению. И вот еще... купи мне власяницу*.

власяница — длинная грубая рубашка из волос или козьей шерсти; аскеты носили её на голом теле, для умерщвления плоти.

У баска глаза на лоб полезли.

— Власяницу, мессир?

— Пора задумать о своей душе, дружище, — я подмигнул слуге.

— Тогда я и себе возьму! — решительно ответил баск.

Вернуться в гостиницу получилось без приключений, хотя нас все-таки пытались облить с верхнего этажа дерьмом.

Следующие два дня прошли в сравнительном безделье. Я по ночам со всем христианским усердием драл Констанцию, днем тренировался со шпагой и прогуливался: пешком по Парижу, верхом по его окрестностям и на лодке по Сене. Несмотря на все свое зловоние и грязь — этот город все-таки обладал своим неповторимым шармом.

А еще усердно исполнял епитимью — ходил к каждой мессе и исправно молился в чертовой власянице, хрен бы ее побрал — эту колючую дрянь. И дело не в набожности, просто падре Жозеф, вполне мог проверить, как я исполняю наказание. А если взялся за гуж, не говори, что не дюж. Своему образу надо соответствовать.

Ничего примечательного за эти дни не случилось, я умудрился избежать ссор и драк. Хотя нет, не совсем так, кое-что интересное все-таки случилось.