XX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной

Вопрос «Почему в России не получилась демократия?» – один из самых важных для нас, но российские политологи, социологи, юристы всячески стараются уклониться от ответов на него. В лучшем случае диагноз неудачи ограничивается простой констатацией: реформаторы оказались политически несостоятельными, не смогли воспользоваться широкой поддержкой, которую они имели в 1989–1991 годах. Или ссылаются на трансформационный кризис 1992–1999 годов, который оказался настолько глубоким, затяжным и тяжелым, что люди потеряли доверие к демократам и надежду на их способность вывести страну из тупика, в котором она оказалась к середине 1980‐х годов. Чиновники настаивают на том, что демократы в ходе сомнительной приватизации дискредитировали себя, что непродуманные реформы разрушили советскую экономику, привели к разгулу преступности и т. д. Возведение объяснения к формулам более общего порядка («Всякая революция проходит свои циклы развития, реакция – это неизбежный этап консервации достигнутых изменений») – явно не лучше, хотя оно, мало что объясняя, позволяет примириться с временным поражением.

Дело не только в понятном («естественном») оппортунизме экспертов, зависимых от государства или международных научных фондов. Настоящая причина политологического пустословия заключается в том, что на поставленный выше вопрос нет ответа. «Исторически так получилось…» Честным, то есть единственно возможным, ответом был бы следующий: «Всерьез демократии никто не хотел и об этом не думал». Упреждая возмущенные реакции: «Как же так, а сотни тысяч митингующих в 1989–1991 годах, а движение неформалов, диссиденты, гласность, Съезд депутатов, августовские баррикады вокруг Белого дома?», вынужден сказать: хотели бы – получилось. Для этого надо было готовиться, брать на себя ответственность, создавать теневые («параллельные») неформальные социальные структуры, способные принять на себя функции новых институтов, как это было в Польше, Чехословакии, Эстонии. Никто ведь не заставлял демократов отдавать свои права бывшему первому секретарю обкома, полагаясь на «честного, порядочного и прогрессивно мыслящего» начальника.

Лукавство обычных объяснений заключается в том, что объясняющие избегают затрагивать неудобные вопросы о природе установившегося режима, его генетической связи с советской системой, его отношении к тоталитарному прошлому. Эта тревожная (в силу очевидной опасности подобных размышлений) тематика вытеснена из общественного дискурса. Но остаются следы внутреннего дискомфорта, которые проявляются в навязчивых разговорах публичных интеллектуалов о предстоящем «транзите» власти, о «низовой модернизации», «недостойном правлении», необходимости честных выборов и «умном голосовании», «черных лебедях» или о неожиданности внезапных перемен, о «поколении миллениалов», уже не имеющих ничего общего с «советским человеком» и прочем. Дело не в ограниченности интеллектуальных способностей рассуждающих об этом и не в недоступности теоретических, концептуальных ресурсов для анализа причин социальной неудачи, а в человеческих проблемах самих отвечающих, двусмысленности их моральной и гражданской позиции.

Развал советской системы не означал ликвидацию составляющих ее институтов. Исчезли плановая государственная экономика, КПСС, но остались базовые институты – авторитарная вертикаль, не контролируемая обществом, лишенным средств представительства и контроля. Тайная политическая полиция, действующая вне правовых рамок (а потому отвечающая интересам сохранения суверенной власти). Массовая мобилизационная армия. Судебная система, полностью зависимая от Администрации президента, превращенная в репрессивную судебную бюрократию. Государственные СМИ, с приходом Путина занявшие практически монопольное положение и превратившиеся в систему тотальной пропаганды, эффективной и демагогической. Контроль над региональной и местной администрацией, отсутствующее самоуправление. И наконец, система массового образования, воспроизводящая в основе все стандарты советской идеологии.

Я назову лишь два обстоятельства, блокирующие или закрывающие возможности понимания исторической несостоятельности демократии в российском обществе.