XX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной

Главы третьей части книги обращены непосредственно к советскому наследству «серпа и молота» и к попыткам его преодоления. Мой интерес к проблематике переходного правосудия и проработки прошлого родился из попыток понимания именно российской ситуации. В начале 1990‐х годов в России, как и в других недавно обретших независимость бывших республиках СССР, велись дискуссии о необходимости избавления от советских репрессивных институтов – компартии и органов госбезопасности, – а также от символов советской эпохи. В те годы возникло ощущение, что многочисленные публикации о сталинском терроре, появившиеся в годы перестройки, гарантируют невозможность реабилитации Сталина и сталинских методов управления в будущем.

Однако, вопреки подобным ожиданиям, в случае России не произошло полного избавления ни от советских репрессивных институтов, ни от символов и мифов советской эпохи. С начала 2000‐х годов социологи «Левада-центра», проводившие регулярные исследования российской исторической памяти, фиксировали стабильный рост положительных оценок фигуры Сталина в российском общественном сознании. В последние полтора десятилетия число тех, кто оценивает роль Сталина в судьбе страны как положительную (в среднем чуть более 50 %), неизменно превышало тех, кто дает ей отрицательную оценку (в среднем около 30 %)[8]. А в последнее десятилетие наблюдался настоящий «ренессанс» сталинизма. Так, за 2012–2015 годы почти вдвое – с 25 до 45 % – увеличилась доля россиян, считающих, что жертвы, которые понес советский народ в сталинскую эпоху, были оправданы великими целями и достижениями той поры[9]. Если в августе 2007 года 72 % были готовы назвать сталинские репрессии политическим преступлением, которому не может быть оправдания, то в марте 2016 года так считали уже только 45 % опрошенных[10]. В 2019 году положительное отношение к вождю достигло беспрецедентных 70 %, а уровень отрицательного отношения к его фигуре сократился до 19 %[11].

По мере возврата симптомов прошлого рос и мой исследовательский интерес к процессам трансформации российского массового сознания, к реставрации советских символических структур и репрессивных практик, к сравнению российской ситуации с европейской. В третьей части книги пойдет речь о попытках выработки в конце 1980‐х – начале 1990‐х годов российской программы проработки прошлого путем создания общественного движения «Мемориал» с целью сохранения памяти о жертвах советского террора. Здесь же будет представлен краткий анализ идеологического поворота и возрождения культа Сталина в годы путинского правления.

В двух других главах третьей части приводится обзор практик террора и дискриминации в советский период, анализируется трансформация советских органов госбезопасности и их массовое восприятие в постсоветской России. Кроме того, в этой части представлен опыт украинской люстрации чиновников и судейского корпуса после смены власти в стране в результате «Революции достоинства» 2013–2014 годов.

В сегодняшней России мы, несомненно, имеем дело с восстановлением влияния не только символов советского периода, но и многих репрессивных структур и институтов. В этом смысле наша страна стала воплощением опасений сторонников люстрации и других механизмов переходного правосудия. Последние предупреждали в конце 1980‐х – начале 1990‐х годов, что отказ от подобных мер может привести к реваншу, восстановлению влияния прежних репрессивных практик, а следовательно, и к новым нарушениям прав и свобод граждан.

«Полное отсутствие расчета с прошлым после краха коммунизма представляет преднамеренное попирание правосудия и верховенства права, – писал в 1993 году польский журналист и писатель, бывший узник ГУЛАГа, автор воспоминаний «Иной мир: Советские записки» Густав Херлинг-Грудзинский. – Есть бывшие партийные дураки и известные журналисты, которые считают это доказательством „мудрости страны“. Есть также прагматики, которые утверждают, что все „рассосется“ со временем, по мере того как вырастет новое поколение, не знающее о страданиях его бабушек и дедушек. И первые, и вторые в один прекрасный день обнаружат (если они проживут достаточно долго), насколько они ошибались, – не важно, осознанно или нет»[12].

В стране с таким наследием государственного террора и институционального насилия, как Россия, цена за отказ от проработки опыта властного произвола и системы безнаказанности оказывается чрезвычайно высокой. Тем большую значимость, как видится, представляет изучение опыта других стран, которым удалось, хотя бы частично, преодолеть тяжелое тоталитарное наследие. Надеюсь, что, собранный вместе, этот материал может стать для русскоязычной аудитории своеобразным введением в тему, способным пробудить интерес к дальнейшему изучению опыта проработки прошлого.