XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

Я читал воспоминания о Балтии одной девушки из знатной австрийской семьи, жившей при дворе. Ее отец был дипломатом, занимал и другие видные должности, но поместьем не владел. То были образованные люди, ценители и знатоки литературы. Дочь вышла замуж за балтийско-немецкого барона и приехала в эти края. О чем говорили между собой помещики в Балтии? Об урожае картофеля и тому подобных вещах. Они занимались практическими делами: или хозяйствовали на земле, или служили русским царям, а до этого шведской, польской короне. Особого интеллектуального блеска там не требовалось. Гораздо образованнее, возможно, были горожане. Балтийские немцы были также не прочь и гульнуть. Напиться пьяным считалось постыдным, но пить было принято много. В немецкой школе, где я учился, в нашем классе к интеллигенции в полном смысле этого слова можно было причислить разве того полуголландца, на четверть англичанина, одного полуукраинца и евреев.

Массовой репатриации способствовало и отношение правительства Улманиса к балтийско-немецкому меньшинству. Около 1935 года у общины отобрали здания Малой и Большой гильдии, бывшие в ее собственности.

В этой связи расскажу о том, как отобранную у немцев Малую гильдию удалось сохранить в советское время. Здание отдали под Дом культуры республиканского Совета профсоюзов, директором там был, нужно сказать, весьма хитроумный еврей Дименштейн. Он сам мне рассказывал о том, как в те годы к нему заявлялась комиссия за комиссией. И первый вопрос был всегда о немецких надписях и портретах, украшающих помещения гильдии. «Кто это такие?» Дименштейн отвечал: «Это представители трудового народа, мастера, ремесленники! Правда, среди них есть и немцы (не мог же он сказать правду – что все они немцы, все до единого!), но мы ведь не будем националистами?». Члены комиссий торопливо кивали: мы, националистами? – ни в коем случае! Некоторые портреты знатных жертвователей, никак не подходивших под определение «представители трудового народа», Дименштейн все же прятал под листами фанеры. Все это я слышал от него самого. Что за люди на портретах? Представители трудящихся. И комиссия, настроенная немедля разгромить цитадель древней неметчины, обезоружена.

Так вот, Улманис отобрал у немцев и гильдии, и многое другое. Кроме того, в немецкие фирмы были внедрены латышские чиновники. Мне в Германии случалось говорить с дамами, которые до сих пор с негодованием вспоминают, как в их фирму присылали «какого-нибудь круминьша, фактически ничего не делавшего, но получавшего солидное жалование». А ведь в Латвии на протяжении столетий чиновники всех уровней были непременно немцами. Отношения с балтийскими немцами, таким образом, были подпорчены основательно. Сравнительно недавно меня пригласили во Франкфурт-на-Майне, где балтийские немцы хотели прослушать лекцию о периоде Первой Латвийской республики. Затем был обед, и я оказался в обществе старых господ, рассуждавших о том, почему они с готовностью репатриировались в 1939 году. Они говорили: было чувство, что нас взяли за горло. Латышские конкуренты вытесняли нас экономически, пользуясь всеми средствами и силами государства. Прежней альтернативы – карьеры чиновника или офицера – тоже не оставалось. Куда деваться в таких обстоятельствах?

Я слушал и думал: точь-в-точь условия, в которые были поставлены евреи. Примерно за год до репатриации один из местных балтийско-немецких лидеров высказался так: или Германия должна прийти к нам, или нам надо уходить в Германию, ибо иначе для нас не остается вообще никаких перспектив.

После отъезда немцев началась латышизация фамилий и названий фирм. Все немецкое старались скосить под корень. У предприятия могла быть сколь угодно громкая слава, но немецкое название надо было сменить так или иначе. Латыш, перенимающий немецкую фирму, должен был дать ей свою фамилию или иное латышское название. Когда пастор Грасс в Лиепае провел богослужение на немецком языке, поднялась целая буря; и консистория, и правительство были возмущены, и ему строго-настрого запретили впредь это делать. Наблюдалось действительно повальное стремление освободиться от всего немецкого. Этот период не изучался в советское время, поскольку никого не интересовал, да и сейчас, кажется, не интересует.