Ыттыгыргын

– Август? – заволновался Мозес.

Октавиан Август оставил свой пост и двигался к ремонтному столу. Из груди его со стрёкотом ползла телеграфная лента.

– Вот скажи, капитан, отчего на этом корабле всякая железка имеет своё Мнение? – возмутился Мозес, разворачиваясь навстречу томми. – Что у тебя, Август?

– Стой, Мозес, – тихо сказал Макинтош. Он успел увидеть то, чего не заметил механик. По всему телу Октавиана Августа хаотически путались щупальца чёрного льда, закрывая собой боевую красно-белую раскраску томми. Скользкий ледяной след тянулся от Августа к входному люку. Точно такие же чёрные разводы льда видел Макинтош на томми из лазарета. Чёрный лёд пробрался в механизм томми, и ничего хорошего это не предвещало. Макинтош потянулся за револьвером и вспомнил, что отдал его Айзеку.

– Вот ведь пар тебя свисти, – сказал Мозес, который тоже заметил лёд и от того, кажется, впал в ступор. – Макинтош, дружище, это ж лёд. Это дохрена льда, прямо в машинном отделении!

– Стреляй. Стреляй в глаз, – прошептал Макинтош.

Но Мозес как будто не слышал.

Август был в трёх ярдах, когда Цезарь вышел вперёд, закрывая собой Макинтоша и Мозеса. Сейчас этот поганый лёд переберётся на пса, понял капитан. И тогда Цезарь, верный Цезарь, добрый Цезарь развернётся и молча убьёт своего хозяина. Капитан думал об этом равнодушно, отстранённо, как если бы речь шла не о нём самом и его механическом псе.

Словно услышав эти мысли и желая показать их нелепость, Цезарь без предупреждающего рыка, без подготовки, с места прыгнул почти вертикально вверх, намереваясь вцепиться стальными зубами в незащищённое горло Октавиана Августа.

Но Август не был обыкновенным палубным томми. Слишком много времени потратил Мозес, чтобы соорудить себе идеального помощника – ловкого и быстрого. Предчувствуя исход этой битвы, Макинтош начал движение одновременно с Цезарем.

Он бесцеремонно выхватил «бульдог» из-за пояса у машиниста-механика и выстрелил в тот самый момент, когда огромные железные пальцы Октавиана Августа сомкнулись на шее пса. Звук выстрела смешался со скрежетом сминаемого металла и свистом пара.

Пуля, влетевшая в левый глаз Октавиана Августа, заставила томми замереть мёртвой статуей. Он так и не отпустил Цезаря, из сломанной шеи которого торчал наружу искорёженный позвоночник.

– Это же Август, – сказал Мозес. – Мой Август.

А Макинтош слушал «Бриарей». Пароход, лишившийся собственного хода, сделался игрушкой во власти глубокого подэфирного течения. Кошки и не думал продувать балласт.

13. Эн Аявака штурмует воскыран

Воскыран. Темница. Серый камень, поросший мхом и плющом – голым, замёрзшим, жёстким, без единого листочка. Стены кривые, уродливые, ни окон, ни дверей.

Аявака обходит воскыран кругом. Становится на задние лапы, передними опираясь на стену. Не подступиться.

Царапает когтями камень – ни следа.

Разгоняется, бежит так, что ветер завидует её скорости. Скользит мягкими лапами по льду и боком врезается в стену.

Шррррхт!

Когда опускается облако пыли, Аявака видит, что ничего не изменилось. Тогда она разбегается снова.

Шррррхт!

И ещё раз.

И ещё.

Шкура стёсана до крови. Тело болит страшно – будто снова и снова обрушивается на неё ледяная гора. Но Аявака не останавливается.

До тех пор, пока на стене не появляется тоненькая – с эйгир – трещина. И за ней шорох – тихий, осторожный; запах – знакомый с детства, запах неба; мрак – мягкий, как вечерние сумерки.

Аявака знает, что большего ей не добиться. Это не её камни, не ей их рушить.

Из записки о природе так называемого чёрного льда (А. Смит, «Таймс», номер 16 за 1897 год)

Я, как известно, категорически против названия «лёд», но так уж исторически сложилось, и не мне эту традицию менять. Важно помнить, что как бы мы ни назвали обсуждаемое вещество, свойства его от этого не изменятся. Чёрный лёд невероятно гибок и агрегатные состояния меняет быстрее, чем иные дамы собственные решения.