З.Л.О.

— Сбежать? Да очень просто. Сатанюга с детства грыз все, что можно и нельзя. С тех пор как мы встретились в дурке и он рассказал мне всю правду — о вампирах, о нашей будущей миссии, — я все время наблюдал, как он чего-нибудь грызет. Например, металлическую спинку кровати. Можно подумать, что он всю жизнь тренировался сбегать из «Гестапо». Два долгих года мы с ним обсуждали план возможного побега и ждали сигнала. Сатанюга рассказывал мне, как он бежал из других психушек. Один раз он украл ключ из кармана заснувшего дежурного медбрата. Пьяный медбрат спал на стуле рядом с решетчатой дверью в отделение, и Кирилл умудрился просунуть сквозь решетку руку и аккуратно выудить из нагрудного кармана ключ. В дурдомах ключ специфический — двусторонний. С одной стороны — квадратик для дверей, с другой — пирамидка для решеток на окнах. Сатанюга открыл оконную решетку, запрыгнул, как обезьяна, на водосточную трубу, спустился по ней и смылся. Но в «Гестапо» так не получилось бы. Санитаров и медбратьев заменили никогда не спящие вампиры, а решетки на окнах остались старые, тюремные, вмонтированные в трехсотлетние стены. Мусор выносить нас не отправляли. Так что любимый план всех психов-бегунов — войти в доверие к персоналу, получить привилегию выносить мусор и при удобном случае сбежать — тут не работал. Поэтому Сатанюга просто перегрыз ночью прутья решетки в нашем окне. Никогда не забуду тот скрежет, от которого по коже как будто лесные муравьи бегали.

— Перегрыз железные прутья зубами?

— Да, можешь не верить, но это так. Только не советую повторять его опыт, Аркаша. Чертов Сатанюга знал какое-то заклинание. Только применить его можно было всего один раз. Хвастался, что зубы станут тверже корунда. Мы сидели на втором этаже. Ночью нас особо не пасли, потому что после тех доз химии, которой нас пичкали, все спали как убитые. Все, кроме нас. Мы целую неделю не принимали лекарств, вели себя тихо-тихо, чтобы не получить уколов. С таблетками решили просто. Чтобы обманывать вампиров-санитаров, Сатанюга вырвал себе и мне по зубу мудрости. Расшатал и вырвал. Пальцы он тоже натренировал за три года. Я боли не чувствую, а Сатанюге издеваться над собой — в радость. На нем и так места непроколотого и непорезанного не оставалось, а тут он три года ничего в себе не модифицировал. В получившиеся дырки мы языками ловко прятали таблетки, когда вампиры заставляли нас открывать рты, чтобы проверить, проглотили ли мы лекарства. Накопили за неделю сил. Сатанюга перегрыз решетку, потом зубами развязал узел на моей смирительной рубашке, а я развязал его узел. На ночь нас всегда паковали в смирительные рубашки, — так им было спокойнее. Нам повезло, что твари поскупились на камеры слежения в палате.

Ну, спрыгнули мы во двор и побежали к забору. Двор большой, пока бежали — нас засекли. Открыли пальбу с вышек, выпустили собак. Не попали. Ну, почти не попали. Прострелили мне левое предплечье, хорошо, кость не задели. Я и рану-то заметил только тогда, когда через стену перелетел. Сатанюга меня перебросил, как мешок с зерном. Здоровый он все-таки был, гад. И злобный. Овчарок двух загрыз, третья убежала, скуля от боли. Сам через стену, как зверь, перелез, на ногтях. Они у него, как и зубы, стали крепче стали и острые, как альпенштоки. Не ногти, а когти. Когда Сатанюга на стену забрался, не удержался, позер несчастный, вампирам на вышках язык свой раздвоенный и «фак» показал. Как его тогда не подстрелили — до сих пор удивляюсь. Побежали не оглядываясь, спрятались от погони в пустом заброшенном склепе на немецком кладбище, просидели там сутки до следующей ночи. Не нашли нас. Побежали дальше!