Z.O.N.A. АТРИум

Занавеску отпустили, но за ней послышалось недовольное бормотание. Бойцы у крыльца переглянулись. Пронзительно заскрипели старые петли, в темные сени с несколькими стеллажами учетных книг проникло немного света, а затем на крыльцо вышел седовласый старик. Угрюмый и суровый сельский старшина в военной форме образца сороковых годов, заплатанных галифе и сморщенных заношенных сапогах. Говорили, будто Симонов когда-то был ротным в одной из тех частей, что зеков на рудниках охраняли, а в восьмидесятых дезертировал, ушел в глубь Атри и вернулся только через пять лет, когда Союз распался и бардак захлестнул не только Атри, а и всю страну.

— Пустите его, — приказал он, смерив Кудесника пристальным взглядом с ног до головы не меньше десяти раз.

— Иван Степаныч, вы же знаете порядок, — повернулся к нему один из «азаматовцев». — Смотрящий велел никого из залетных к вам не пускать без его разрешения.

— Так иди и попроси у него разрешение, если нужно! — рявкнул старшина.

— Но его нет сейчас в поселке, — виновато пожал плечами тот. — А если он прошнарит, что к вам кто-то приходил…

— Послушай, я ненадолго, — встрял Кудесник. — Никто не узнает, что я здесь был. Обещаю.

Кабинет старшины располагался в просторной, хорошо освещенной комнате с большим дубовым столом, заваленным учетными журналами и кипами бумаг, забитым доверху книжным шкафом, еще на подходе к которому Кудесник почуял запах витающей в воздухе книжной пыли. Сервант у стены, за стеклом которого равномерно припадали пылью хрустальные стопки, граненые стаканы и графин с дутым изображением грозди винограда, иконами в углу, старым, ржавым рукомойником и портретом Ленина, указывающего рукой с зажатой кепкой куда-то на восток…

Подобные интерьеры всегда вызывали у бродяги ощущение размеренной, устоявшейся жизни, совершенно не похожей на ту, которой жил он сам. Прийти сюда утром, растопить печь, слушать, как потрескивают сосновые дрова, и пересчитывать там что-то, пересматривать условия поставок, решать, как и с кем сотрудничать из соседних деревень, на худой конец зазвать амбарника Фомича и выписать ему по самое не балуй за то, что мыши столько зерна сожрали! Эх, это тебе не скитания от одного поселка к другому в поисках работы или приключений на свою задницу. Здесь ты нужный человек, здесь с тобой считаются и слово твое — закон.

— Совсем распоясались, черти! — прошипел Степаныч, кивнув Кудеснику на стул у стола, подошел к серванту, взял два стакана, прошел к своему рабочему месту и вытащил из тумбы начатую пятилитровую бутыль сивухи. — Каждый щенок тут за честь считает свои права качать. Паскудничают, ох паскудничают. Видал, баб совсем нет? Все по избам сидят, — бутыль с громким стуком опустилась на поверхность стола, — на девятом месяце. Рожать скоро будут, понимаешь? Эти, — старшина кивнул на окно, — решили популяцию поднять, ускорить появление следующего поколения. Кто не захотел — заставили, кто не замужем — сами делали, насильничали, понимаешь? Теперь все бабы, кроме бесплодных, на сносях, а эти стервецы говорят: от плана отстаем, и каждый день мне вот тут! — ударил себя старшина ладонью по затылку. — Некому головорезов, бл***, на цепь присадить.

— Да, в прошлый раз вас так не охраняли, — попытался посочувствовать бродяга.

— Охраняли! — эхом повторил Степаныч, вытаскивая затычку из узкого горлышка. — Да чтоб они в сырой земле другу друга холмики так охраняли! Ну да хрен с ними, давай за встречу.

Лучший в Атри самогон, как и зерно, и мука, производился именно здесь, в Коломино. Не было у него отвратного привкуса болотного зелья, не шел от него душок прелой коры кедра, и градусы соответствовали норме, не меньше пятидесяти. Обойти всю среднюю полосу — и только в здешней харчевне найдешь настоящий самогон, в других же поселках — лишь разбавленное по нескольку раз пойло, потерявшее и вкус, и крепость.

— Как зовут-то тебя, напомни, — закусывая горбушкой ржаного хлеба, спросил забывчивый на имена старшина.

— Кудесник, — ответил бродяга. Старшина спрашивал его об этом всякий раз, когда они садились пить сивуху. Тем не менее, сколько бы раз еще впредь тот ни спрашивал, бродяга так и не будет знать, как правильно ответить: назвать сначала свой ник или настоящее имя?

— Да что ты как пес, ей богу?! Не кличку же спрашаю! — вспылил Симонов, наливая вновь по полстакана себе и гостю. — Или ты по паспорту Кудесник?

— Звягинцев, Егор, из Корундова Озера я. — Бродяга знал: назови он сначала свое имя, и Степаныч по-любому сказал бы: «Ну это тебя так мать с отцом нарекли, а здесь как прозывают?» А если бы сказал все разом, Старшина не преминул бы упрекнуть, что тот молотит как с горячки.

— Вот, другое дело, — похвально кивнул старшина, потянувшись к Кудеснику, чтобы чокнуться. — Ну, давай, как говорится, чтоб нам людьми остаться. — И выпил, не закусывая. — Выкладывай, что там у тебя произошло.