Z – значит Захария

– Эти не помогут, теперь уже поздно. Нет, лекарства нет. В больницах делают переливания крови и кормят через капельницу.

Я не смогу этого сделать, конечно. То есть я почти ничего не могу для него сделать, пока не увижу, как развивается болезнь. Единственное, в чем он, кажется, сейчас уверен – что у него будет очень высокая температура и анемия. Вероятно, хотя и не обязательно, разовьется какая-то инфекция, типа воспаления легких или дизентерии. В моей власти этого не допустить. Буду проваривать и стерилизовать все, что и из чего он ест, – как младенцу. Когда пригоню обратно коров и кур, смогу давать ему молоко и яйца, они питательные и легко усваиваются.

А если завтра у него хватит сил немного пройти, постараюсь перевести его в дом. Он может спать в комнате Джозефа или Дэвида, на кровати. Дома будет суше и теплее, да и мне легче за ним ухаживать.

Только сейчас я поняла, что за всем этим даже не спросила, как его зовут.

Шесть

29 мая

Его зовут Джон Р. Лумис, он химик из Итаки, в штате Нью-Йорк, из Корнельского университета. Бывшего.

Сегодня утром ему было гораздо лучше – настолько, что я даже начала сомневаться, что ему действительно вскоре станет плохо. Но он говорит, это обычное явление при лучевой болезни. Судя по всему, он действительно специалист в этом деле. Поэтому, собственно, и жив до сих пор, и сумел добраться досюда.

Я проснулась рано утром, такая счастливая от мысли, что теперь у меня есть с кем поговорить, пусть даже он и болен. Я принесла еще воды, нагрела ее в камине и приняла ванну – давненько так не делала. (Чтобы принять ванну, сначала надо натаскать в нее теплой воды. Гораздо легче помыться ковшиком – достаточно двух ведер.) Затем надела свои лучшие слаксы. В конце концов, у меня теперь есть компания, и я подумала, что надо бы одеться поприличнее. Поначалу, посмотрев в зеркало, я даже немного смутилась, но лишь потому, что давно уже привыкла к простым мужским джинсам.

Прошлой ночью, перед тем как лечь спать (снова в собственной комнате), я пошла на птичий двор, открыла калитку и разбросала немного кукурузных зерен по земле. Утром, одевшись, проверила птичник. Ну конечно, куры вернулись и даже снесли три яйца. Я сварила их, обжарила остатки кукурузного хлеба, приготовила кофе и открыла банку томатного сока. Получился неплохой завтрак. Поставила все на поднос, да еще банку малинового варенья в придачу, и понесла его в палатку. Солнце только-только вылезло из-за хребта на востоке, то есть было около 8.30. В долине каркала пара ворон. Я была счастлива и взволнованна.

К моему удивлению, он сидел у входа в палатку.

– Вам лучше, – обрадовалась я.

– На время, – уточнил он. – Но, по крайней мере, думаю, я могу что-нибудь съесть.

Я поставила перед ним поднос, он изумленно уставился на него.

– Потрясающе! – прошептал он.

– Что?

– Все. Свежие яйца. Тост. Кофе. Эта долина. Ты, совершенно одна. Ты ведь одна?

Этот вопрос был явно ключевым, и незнакомец выглядел немного подозрительным, задавая его, словно я, или кто-то другой, могла его обманывать. Но мне уже не имело смысла притворяться.

– Да.

– И ты умудрилась выжить одна и развести несушек и коров?

– Не так уж это и трудно.

– А долина? Как она уцелела?

– Этого я и сама толком не понимаю. Но люди всегда говорили, что у нас в долине своя собственная погода.

– Метеоанклав. За счет инверсии… Хм, теоретически такое возможно. Но вероятность…

Я прервала его:

– Вы лучше ешьте – остынет.

Если вскоре ему будет так плохо, что он не сможет есть, лучше пусть наестся впрок и запасется силами. Что же до нашей долины, я много размышляла о ней, особенно в первые месяцы, когда ожидала, что мертвая зона будет расширяться и наступать на нее. Но этого не происходило. А вообще-то немного странно было слышать о «теоретической вероятности» от человека, уже находящегося здесь. Впрочем, тогда я еще не знала, что он химик, ученый. А ученые не могут просто принять вещи такими, как есть, им обязательно надо объяснить их.

Он съел свой завтрак, а потом, все еще сидя, представился. Я, разумеется, тоже.

– Энн Бёрден, – повторил он. – А что, в долине не было других людей?

– Моя семья, – ответила я. – И владельцы магазина, мистер и миссис Кляйны.

И я рассказала ему, как они уехали и уже не вернулись. А еще про амишей и про то, что папа увидел в Огдентауне.

– Полагаю, они слишком много ездили, – сказал он. – Знаю, трудно удержаться, особенно поначалу. Все надеешься. И конечно, сразу после войны в воздухе еще было полно нервнопаралитического газа.

– Нервнопаралитического?

– Да, именно от него погибла большая часть людей. В каком-то смысле так даже лучше: просто уснули и не проснулись.