За аравийской чадрой

Внезапно у меня из рук выскальзывает блиц, и, когда я ловлю его, он дает вспышку прямо перед носом младшей из принцесс. Она издает пронзительный визг, а я начинаю всячески успокаивать ее, доказывая, что сам по себе блиц не может фотографировать. Однако, заметив, что девушка испугана меньше, чем можно было ожидать, быстро меняю тактику. Я делаю вид, что очень огорчен случившимся, и обещаю непременно прислать ей фотографию, которую сделал в силу несчастного сцепления обстоятельств.

Когда я вижу, что принцесса совсем не сердится на меня, я начинаю просить прощения за то, что на снимке она будет не такой красивой, как в жизни. К сожалению, фотоаппарат в момент съемки был наклонен, а потому лицо выйдет немного перекошенным. И не разумнее ли будет отснять ее как следует на остальную часть пленки и сделать хорошие доброкачественные снимки? В таком случае я пришлю их вместе с неудачным снимком.

Принцесса говорит, что это неплохая мысль, и за несколько минут мне удается сделать около двадцати снимков. Сначала она очень смущается и все время закрывает свое лицо чадрой, но постепенно начинает чувствовать себя все более уверенно и вот уже сидит передо мной совершенно прямо и без покрывала. Она довольно крупного сложения, руки и ноги у нее, быть может, немного коротковаты, а фигура чуть полнее, чем любят европейцы. Но обо всех этих недостатках забываешь, когда видишь ее глаза…

Под конец девушки совсем расхрабрились, и я непрерывно щелкаю своей камерой, словно это не камера, а пулемет.

Когда пленка кончается, черноглазые принцессы просят Камаля Нури объяснить мне, что теперь их честь и жизнь в моих руках. Если портрет девушки оказывается опубликован в печати, об этом всегда могут случайно узнать ее родственники, которые путешествуют в том или ином районе земного шара. В этом случае отец бывает вынужден убить дочь, чтобы спасти честь своих сыновей. И уж, во всяком случае, он охотно пожертвует несколькими миллионами, чтобы расквитаться с фотографом — расквитаться кровью. Не менее печальные события могут произойти, если в городе узнают, что принцессы принимали меня в своем доме и к тому же без чадры.

Воцаряется тишина, которая подчеркивает всю серьезность положения. Слова, с которыми обратились ко мне принцессы, были отнюдь не шуткой.

Потом по их знаку в комнату входят одна за другой пять рабынь. В протянутых руках они осторожно несут какие-то свертки, словно это драгоценные дары.

Первая рабыня разворачивает длинную голубую княжескую рубашку. У второй в руках куртка такого же цвета. Третья держит великолепную княжескую чалму. Четвертая — серебряный венок. А у пятой рабыни — черный плащ, отороченный широкой золотой каймой, тяжелой золотой бахромой и кистями, в таком плаще король Сауд появляется на официальных приемах.

— Великолепно! Потрясающе красиво, — вырывается у меня. — Как жаль, что у меня больше нет пленки, чтобы сфотографировать весь этот костюм.

— Вы сможете фотографировать его сколько угодно, когда вернетесь домой, — говорит Камаль Нури. — Это вам подарок от принцесс.

— Что вы говорите! — отвечаю я, совершенно сбитый с толку и недоверчиво смотрю на Камаля Нури.

Он только кивает.

Тогда я смотрю на обеих девушек. Мне кажется, что я ослышался. Или это шутка?

— Но я не могу принять такой дар, — говорю я заикаясь.

— И не можете не принять его, — отвечает Камаль Нури.

Рабыни помогают мне облачиться в королевские одежды. Происходит небольшая заминка с венком, который мне чуть-чуть мал. Младшая газель надвигает мне на лоб венок, и тут мне удается заглянуть ей прямо в глаза, но только на какую-то долю секунды. Взгляд поймать невозможно, но глаза ее сверкали сейчас совсем по-иному, чем когда я ее фотографировал.

Теперь они были темнее каштана. И в их чернокарем сиянии таилась какая-то непонятная сила…

* * *

Потом мы сидели и болтали. Камаль Нури рассказал мне, что обе принцессы очень современные девушки, во всяком случае для Саудовской Аравии. Они побывали в Париже, но почти ничего не видели, кроме магазинов. Правда, один раз они зашли с кем-то из своих родственников-мужчин в ночной клуб и увидели там стриптиз. Девушки были в высшей степени шокированы. Когда одна из них догадалась, к чему клонится дело, она даже спрятала в ладонях лицо.

— Это было ужасно, — вспоминают они.

— А ваши кавалеры тоже думают, что это ужасно? — спрашиваю я.

Девушки улыбаются:

— Очевидно, нет. Но ведь они, наверное, привыкли…

— А что вам больше всего понравилось в Европе?

— Парижские магазины. (В Париже они накупили себе платьев, обуви и украшений на сто тысяч крон.)

Затем я спрашиваю, что они думают о браке вообще и о мужчинах в частности, которые берут себе по нескольку жен.

Девушки отвечают, что ни за что на свете не выйдут замуж за человека, у которого несколько жен. У их отца тоже только одна жена.