За Байкалом и на Амуре. Путевые картины

— А ты думаешь, так и есть, все по чести да по совести, эх ты! Откуда же у барона явилась пара серых с ухорским кучером, а? Разве, получая в год 300 р., можно такое блаженство себе предоставить? А К-ский? Да он отсюда увез столько денег, сколько у нас с тобой и у наших детей не будет, несмотря на то, что К-ский в карты проигрывал по тысячам… Но все это еще не высший слой контрабандистов. В высшем слое контрабандного искусства так рисковать не будут — там совсем иная механика. Для этого дела есть у них такие тихие места, затончики по-нашему. Есть они и в Маймайтчине, есть и в «Воровской Пади», и в этих-то затончиках и обделывается все сложное дело, там и чаи в кожу зашьют, и пломбы собственного приготовления повесят на каждый ящик, и двинут партию, как следует, приличную — ящиков в 200 или 300.

— А попадутся?

— Попадаться не нужно, для этого держи ухо востро… Только бы с версту от Кяхты отойти транспорту; а уж там если и таможня нагрянет со всеми своими членами, то ничего ровно не поделает, потому что все в порядке.

— А если по таможенным книгам откроют, что такой партии и такой фамилии через таможню не проходило и пошлина не оплачена, — что тогда? — спросил удивленный Кулик Иванович.

— Дудки! милый человек, дудки! Заруби ты себе на носу, что накануне выхода контрабандной партии вывозится через таможню, той же фамилии и в том же количестве ящиков, партия чаю и очищается эта партия пошлиной. Если начальство поймает за городом контрабанду, то сейчас и ответ готов: вот, мол, матерь-таможня, это он-то самый и есть, а долго мы стоим тут потому, что телеги у нас поломались. Первая же партия, с чаем, очищенным пошлиною, спешит соединиться с другими партиями и тогда никакая проверка невозможна; не задержать же для этого на дороге тысячи три ящиков чаю: купцы убыток понесут от промедления и, пожалуй, за такое усердие, иной чиновник и в Сибирь может спутешествовать…

— Да мы и то в Сибири…

— Ну, назад в Россию пешком. Сила, братцы, солому ломит, как бы она ни топырилась. Иной начальник потрусливее, хотя знает, что контрабанда идет, да боится ее тронуть: Бог, дескать, с ней, пока мои бока еще целы! Стреляют же контрабандисты очень ловко. Однажды мне один из них рассказывал: гнались, говорит, за нами человек шесть верховых; ну, конечно, где им догнать нас — мы за лошадей по три да по четыре сотни платим… Гнались за нами они и отстали далеко, только собака одна не отстает — гонится и лает; как, говорит, Пятериков обернулся да выстрелил, так ее на месте и положил — не взвизгнула! Мы, говорит, приехали с чаем куда следовало, и Пятериков стал спорить, что пуля его в самый лоб собаке попала, — на сто рублей поспорили они и поехали утром смотреть, — действительно, так между глаз и всадил!

Я уже был отчасти знаком с подобного рода историями и спокойно слушал повествование; а Кулик Иванович даже язык высунул и глаза вытаращил — диву дивовался!

— Расскажи еще что-нибудь о контрабанде, — приставал он.

— Что, занятно видно?

— Ну расскажи, — приставал опять Кулик.

И начинал мой знакомый рассказывать, как контрабандой провозится в Кяхту с приисков золото, песочек, по местному выражению; как некоторые из больших тузов наживают себе этим капиталы и жертвуют от своей благостыни некоторые крохи на церковные ограды, на колокольные часы, и проч. и проч.

И действительно, все это выходило очень занятно.

Только нужно сказать, что все это было давным-давно, теперь и тени этого быть не может. Времена переменчивы! Эта последняя фраза дает нам право утешиться, поверить в возможность прогресса, в возможность совершенствования человечества. Мало ли чего не бывало! Мы не обличение пишем, а рассказываем прошлые факты, которые интересны как материал для истории цивилизации нашего русского общества.

XI

Неприятно подействовали на все кяхтинское общество слухи о переменах, угрожавших кяхтинской торговле. Московские купцы писали в Кяхту, что поголовно подают Государю прошение и заключают его словами: «Спаси, погибаем». Кяхтинское купечество призадумалось и тоже порешило послать прошение. Старшины назначили для этого чрезвычайное собрание, в котором долго трактовали о том, как писать прошение Государю. Вспотели бедные купцы, но придумать ничего не могли. Послали за управляющим общественной конторой.

— Аким Акимыч! Как бы эту бумагу перебелить, да там, значит, насчет этой самой грамматики. Вот, видите ли, какое время пришло; ведь на Высочайшее имя надо…

— Слушаю-с, надо будет Егорова-с. Он мастер на эти дела, хорошо пишет, можно-с, — почтительно докладывал управляющий.

— Что же, господа, надо полагать, с эстафетой просьбу-то?

— Конечно, дело спешное, оборони Бог, не опоздать бы, значит… — говорил Петр Федорович, торопливо набивая нос табаком.

— А по пути однако надо-с и генерал-губернатору дать знать, так и так, мол…

— Да видно и тово… надо будет… Так и так, дескать, посылаем вот…

— Погодите, господа, пусть прочитают нам вслух — каково оно написано.

— Аким Акимыч, дай-кося сюда бумагу-то… Андрей Иваныч, уж потрудитесь, как там обчество, значит, порешило.