За Байкалом и на Амуре. Путевые картины

С 1853 года начинается возмущение в южном Китае и с этого времени на китайских рынках падают цены на мануфактурные товары, а требуется золото и серебро; на Кяхте обмен товаров уменьшается и золотая и серебряная монета находят себе сбыт контрабандным путем, в огромном количестве.

С 1856 года русское правительство находит нужным принять во внимание просьбы купцов и открывает в Кяхте свободную торговлю, с ограниченным выпуском золотой русской и серебряной иностранной монеты. Торговля в это время достигает до 13 ¹/₂ миллионов фунт. вывоза чая и затем начинает с каждым годом уменьшаться.

В 1860 году, опять вследствие многих просьб русского купечества, на Кяхте дозволяется свободная — в полном значении слова — торговля, но в то же время разрешается ввоз чая через европейскую границу и с этого времени Кяхтинская торговля окончательно рушится и к 1867 году в китайском городке Маймайтчине, вместо прежних двухсот торговых фуз, остается не более десяти, — остальные все заперты и владельцы их выехали из Маймайтчина внутрь Китая.

Вот беглый очерк наших торговых сношений с Китаем. Здесь не место разбирать причины упадка кяхтинской торговли и потому, что мы об этом много говорили в свое время, и потому, что наша задача — познакомить читателя с г. Маймайтчином и его жителями.

Маймайтчин отделяется от торговой слободы Кяхты деревянным заплотом, который тянется на несколько сот сажен, обозначая собою границу. Пройдя в высокие ворота, ведущие за границу, мы в последний раз видим русского двуглавого орла, красующегося над этими воротами и удивляющего китайцев своими двумя головами.

— Тута ево, птица мудрена: его два голова ума много, неизвестна толька, которна голова хыозяин, каторна голова пыркащик (т. е. неизвестно, которая из голов старше чином), — говорят китайцы, всматриваясь в русский герб. За этими воротами — Китай, или, говоря точнее, — Монголия, находящаяся под властью Китая.

Прежде чем попасть в Маймайтчин, нужно пройти через площадь, отделяющую этот город от русской границы; площадь завалена всякими нечистотами, костями баранов и быков, — остатками китайского стола; иногда на этой площади падает и издыхает какая-нибудь больная лошадь, да так на ней и сгниет вся, а о дохлых собаках и говорить нечего; — никто на это не обращает внимания, потому что никого это не беспокоит. Ходят по этой площади стаями монгольские собаки, отыскивая себе дневное пропитание в кусках нечистот; иногда между ними попадается развалившийся в навозной куче грязный, оборванный нищий — монгол, боязливым и тупым взглядом осматривающий проходящего русского. Летом с этой площади невыносимая вонь далеко разносится в окружности и слышится на улицах Кяхты.

Маймайтчин имеет три улицы, в каждую из них ведут особые ворота, запираемые на ночь; перед воротами стоит высокий экран, чтобы не было видно издали того, что делается на улице и в ворота въехать можно только сбоку. Впоследствии с левой стороны Маймайтчина вытянулась еще улица и на противоположной стороне города образовалось большое предместье.

Ничего не может быть пустыннее и глуше улиц Маймайтчина. Тянутся высокие стены, не имеющие ни одного окна на улицу; бо́льшая часть ворот затворены и даже заперты изнутри на замок. Заслыша шаги прохожего, выбегают из-под ворот только маленькие китайские собачонки, гремя своими бесчисленными бубенчиками и оглушая визгливым, резким лаем. Над каждыми воротами видна надпись мудреными китайскими знаками, объясняющими название фузы. Кое-где в растворенные ворота видна и внутренность китайского двора, устланного деревянным полом.

Внутренность двора представляет следующее. Посередине двора непременно стоит, на высоких подножках, картина, писанная масляными красками, изображающая долголетие. На первом плане этой картины нарисован старик, старый до невозможности и седой до белизны снега; рисуется он на всех картинах одинаково, всегда с высоким до уродства лбом. — «Тута ево ума побольшан, философа», — поясняет китаец, нахватавшийся от русских мудреных слов, тоненьких, как он их называет. Около старика группируется несколько человек, представляющих собою отца, сыновей и всегда полунагих, жирных внучат. Вся эта группа целого поколения трется около безобразного, чуть живого старика, который как будто силится, не то от радости, не то от старости заплакать. Такая картина, одинакового, без малейших изменений, содержания, находится на дворе каждой маймайтчинской фузы.

Перед картиной летом расставляются цветы, в деревянных ящиках с китайскими надписями, и продолговатая бочка, наполненная водой, с плавающими в ней рыбками. Иногда тут же выставляются клетки с птичками, выносимые из душных фуз на чистый воздух. Направо от картины двери ведут в жилые покои, налево — анбары для хранения припасов, а сзади картины — пакгаузы для складки чаев.

Из двора пройдем в покои, которые собственно и носят название фузы. — «За нама фуза милости поросим, погули» (т. е. к нам в комнаты пожалуйте, погулять), — приглашают китайцы, всегда радушные со всяким знакомым и незнакомым человеком.