За Байкалом и на Амуре. Путевые картины

Сидевшие у плетня монголы торопливо начали усаживаться на лошадей, шум и крик поднялся ужасный, несмотря на то, что спокойно-важные поступи и выражения лиц китайских чиновников, казалось бы, должны были внушать толпе самые тихие, благоговейные чувства. Один дзаргучей чего стоил: он не шел, а едва передвигал ногами; голову держал прямо, не поворачивая нисколько ни в ту, ни в другую сторону, как будто он только что снял с затылка громаднейшую мушку, боль от которой не позволяла ему поворачивать головы. Пока он так шел, к воротам подъехала двухколесная повозка, запряженная лошаком. Сохраняя медленность в движениях, он, с помощью окружающих чиновников, влез внутрь повозки и сложил ноги калачом. Следовавшие за ним и впереди его чиновники, несмотря на то, что так важно выступали во время шествия по двору, сели на верховых лошадей, не отличавшихся особенною красотою и убранством, и поехали вслед за повозкой дзаргучея. Возница побежал на собственных ногах около повозки, держа вожжи в руках, а с обеих сторон понеслись на верховых монголы со своими колчанами и с развевающимися на шапках лентами.

Я долго смотрел вслед удаляющейся повозки, наблюдая за колыхавшимся красным зонтом, который один из верховых старался удерживать над самой повозкой дзаргучея, но лошадь его рвалась, а потому он то отставал позади, то обгонял повозку. Знакомый мой китаец давно стоял около меня и видимо был доволен, что я так долго всматриваюсь в удаляющийся поезд их начальника.

— Что, Митер, какой-ва нама дзаргуча? A? Хырошанки? — спрашивал он, довольный торжественностью церемонии.

— Очень хорошо! — похвалил я: — а что он, хороший начальник?

— Хырошанки! Очень хырошанки! — хвалил китаец, а сам оглядывался.

— Взяток не берет?

— У! Жестоки! — прошептал китаец и рукой махнул.

— А зачем он поехал к нашему начальнику?

Китаец скорчил глубокомысленную рожу.

— Посоветовай еси, тоненький слова… — таинственно отвечал он, как будто и действительно знал причину выезда дзаргучея в Кяхту.

Я пошел далее по Маймайтчину.

Вблизи дзаргучейского дома оканчивается главная улица, оканчивается она, как водится, воротами и экраном, заграждающим прямой въезд в улицу; за этой улицей начинается предместье города, известное под названием ынгороза. В нем уже нет богатых, раскрашенных фуз, — постройка простая, незатейливая, немало фуз ветхих, разрушающихся; живут в этих фузах одонки[14] маймайтчинского общества, торгующие кирпичным чаем, промышляющие контрабандой, или продающие в разноску разные безделушки, бумажные картины, коробочки и пр. и пр.; ынгорозами оканчивается Маймайтчин, грязный и мрачный китайский городишко. Собственно и городом его называть нельзя, потому что в нем хотя и по нескольку лет живут приезжие китайцы, но они не постоянные жители Маймайтчина, они и приезжают в него без своих жен и детей, так что в Маймайтчине никогда не бывала ни одна китайская женщина.

Почему китайцы не привозят своих семейств на русскую границу, это объясняют двояко: одни говорят, что в силу установившегося с начала торговли обычая, китайцы не хотят нарушать его, другие находят в этом политическую причину, что будто бы китайское правительство не позволяет своим подданным вывозить на границу их семейства во избежание эмиграции, так что семейство китайца, как будто, остается в залог и гарантирует собою его возвращение на родину. Которое из двух предположений вернее, — не могу разрешить.

За ынгорозами открывается местность ровная, безлесная; вдали синеются высокие горы, едва видимые простым глазом. Дорога вьется по степи и незаметно исчезает вдали, как будто сливаясь со степью. Вот показались на дороге черные точки и высоко над ними пыль поднялась. Точки приближаются, яснее и больше делаются они и наконец превращаются в верблюдов, мерно шагающих друг за другом. По бокам у них навьючены тюки с ящиками чая, на спинах их сидят запыленные и загорелые монголы. Караван медленно двигался вперед; войдя в предместье Маймайтчина, монголы перебросились несколькими словами со встречными китайцами, очевидно расспрашивая о месте фузы того, кому следовал чай, и затем длинная вереница верблюдов потянулась в ворота Маймайтчина и скрылась в главной улице.

Чай снимают со спин верблюдов следующим образом: по известному крику ямщиков-монголов верблюды опускаются на колена, на спинах их развязывают узлы, и тюки, зашитые в кошмы, сами собой падают на землю. Когда приходит в Маймайтчин чайный караван, тогда по узким улицам нет никакой возможности не только проехать, но даже и пройти пешему: везде лежат верблюды и такая остановка сообщения продолжается до того времени, пока со спин верблюдов не снимут всех ящиков и тогда уже развьюченные животные уводятся в предместье Маймайтчина.

III