За безупречную службу

Он ждал, что внизу будет по колено, а может, и по самые ноздри. Но на деле он всего лишь набрал надетыми на босу ногу сандалиями жидкой грязи — во всяком случае, хотелось думать, что это просто грязь, хотя стоявший в трубе густой, почти осязаемый запах не допускал двоякого истолкования. Идя по трубе вслед за указывающим дорогу Юрием, Илья Николаевич думал, что в жизни своей не сталкивался ни с чем более отвратительным — если, конечно, не считать некоторых сторон жизни города Мокшанска. Но такого мощного, почти до потери сознания, омерзения он действительно не испытывал еще ни разу — и был уверен, что уже не испытает, ровно до тех пор, пока Юрий, сказавши: «Пришли», — не вскарабкался наверх по вмурованным в бетонную стенку колодца ржавым железным скобам.

Наверху послышался тихий, вороватый скрежет осторожно сдвинутого в сторону люка, какой-то невнятный возглас, возня, глухой шум, и неожиданно прямо под ноги Харламову, обдав его вонючими брызгами, рухнуло тело в черном комбинезоне и трикотажной маске-«балаклаве». Из перерезанного от уха до уха горла хлестала кровь; Илья Николаевич похолодел от ужаса, решив, что это Юрий, но тот уже в следующее мгновение как-то незаметно очутился рядом — деловито обтер о бронежилет убитого окровавленный нож с вороненым лезвием, а потом, бросив быстрый взгляд на Харламова, коротко, буднично посоветовал: «В сторонку». Илья Николаевич отвернулся, и его шумно вывернуло наизнанку. Как ни странно, легче ему от этого не стало.

«Успокойтесь, не надо так бурно реагировать, — снимая с трупа тупоносый автомат незнакомой Илье Николаевичу конструкции, сказал Юрий. — Таковы злонравия достойные плоды. Только и всего — ни больше, ни меньше». — «Какое злонравие? — больным голосом простонал Харламов. — Что вы несете? Что вы о нем знаете, чтобы с таким апломбом говорить о злонравии?» — «Уж я-то знаю, — отчего-то помрачнев и сделавшись серьезным, ответил Юрий. — Пай-мальчики в рейдеры не записываются, уж вы мне поверьте. Это война, Илья Николаевич. Как в сорок первом. Ну вот кто, спрашивается, его сюда звал?» — «А вас?» — «Если опустить трескотню о служебном долге, могу назвать конкретное имя: Валентина Ивановна Горчакова. Знаете такую? Между мной и ею стоял всего один посредник в лице нашего с вами дорогого шефа, генерала Алексеева. Она позвонила ему, он мне, и вот я здесь. И не думайте, пожалуйста, что я от этого счастлив. Перешагивайте — смелее, смелее, ему уже все равно… И либо перестаньте вести себя, как институтка, либо ступайте подобру-поздорову домой. Это еще не конец — это, господин писатель, самое начало».

* * *

Набитый цитатами из классиков художественной литературы и философии столичный супермен знал, что говорит, и вскоре Илье Николаевичу представилась отличная возможность в этом убедиться. Там, в трубе, он на ходу по привычке сочинял подробный репортаж о своих приключениях — мрачные своды, неприятный запах, хлюпанье под ногами, сердитый писк разбегающихся с дороги крыс и прочее в том же духе. Уже тогда он знал, что Чулюйкин этого не напечатает, даже если приставить ему ко лбу заряженный пистолет; в колодце, где впервые в жизни стал свидетелем хладнокровно и весьма профессионально совершенного убийства, он понял, что печатать Чулюйкину будет нечего, поскольку репортаж так и останется ненаписанным. А наверху вся эта репортерская чепуха просто вылетела у него из головы — стало просто не до того. По дороге к гаражу и в самом гараже Юрий у него на глазах убил еще троих — без единого выстрела, ножом и даже голыми руками. Он работал, как опытный мясник — вернее, как машина, заменившая мясника на скотобойне: подкрадывался, как большой черный паук, стремительно прыгал на жертву, наносил единственный смертельный удар, аккуратно опускал на землю бездыханное тело, перешагивал через него и тенью скользил дальше. Смотреть на все это было, мягко говоря, неприятно, но, поразмыслив, Илья Николаевич пришел к выводу, что иначе просто нельзя: время белых коней под шитыми золотом черпаками, блистающих доспехов, копий и прочей мишуры давно кануло в Лету, и нынче рыцари, если они еще сохранились, должны действовать именно так — быстро, аккуратно и эффективно, с минимальными потерями и максимальным уроном для противной стороны.

Часового, который, покуривая, скучал на железном балкончике под дверью кабинета завгара, Юрий снял, метнув нож с расстояния в добрых десять метров. Харламов, переставший смотреть фильмы с такими трюками еще в возрасте семнадцати лет, искренне изумился: это что, и впрямь возможно? Он чуть было не произнес это вслух, но вовремя поймал себя за язык: вопрос был дурацкий, он видел все своими глазами и знал ответ — то есть раньше не знал, а вот теперь узнал, хотя и было непонятно, хорошо это или плохо.

«Десять минут, — вполголоса сказал ему Юрий, вручая извлеченный из кармана убитого охранника ключ от двери. — Если стрельба начнется раньше, садитесь за руль и гоните; если она не начнется, а я не появлюсь через десять минут — то же самое: садитесь в кабину, и вперед… Стрелять умеете?»