За час до срока…

Мне придется ответить за то, что я отдал череп, равный которому появится теперь лет через сто.

Лукавский осторожно опустил крышку ларца и запер его на ключ. Затем он положил ключ на палисандровую крышку, взял ларец и вложил его в руки внука Никольского. Николаю показалось, что на плечи легло по мешку с крупой.

Ларец был легким, но общее ощущение тяжести, появившееся неведомо откуда, было слишком явственно. Николай завернул ларец в предложенный Лукавским кусок цветастой материи, еще раз посмотрел в глаза человека, которому все равно с кем играть — с Богом или дьяволом, — и размеренным шагом пошел к дверям.

— Степан! — крикнул Лукавский. В дверях появился здоровенный мужик. — Проводи гостя до ворот. Потом с братом зайдете ко мне. А вы, сударь…

Николай остановился возле двери и, обернувшись, посмотрел на Лукавского.

— Остерегайтесь людей со шрамом на лице. От виска и до подбородка.

Николай молча вышел из кабинета, и лишь когда за спиной лязгнули чугунные ворота, он почувствовал облегчение. Но ощущение легкости было недолгим.

Николай шел домой по пустой московской улице. Краем правого глаза он заметил, что чья-то тень скользнула вдоль домов. Внутри у него все обмерло, он резко обернулся. В тусклом свете фонарей улица была пуста. Николай достал револьвер и спрятал его под тряпицей, поддерживая ларец снизу. Ночные очертания деревьев, темные переулки и даже безлюдность улиц — все вселяло тревогу.

Оказавшись дома, он не лег спать, а просидел всю ночь в кресле с револьвером в руке. Главное было дотянуть до утра. Утром Николай должен уехать в Севастополь, а оттуда отплыть в Италию.

После ухода гостя Лукавский дал необходимые распоряжения Степану и Федору, двум братьям, служившим у него, объявив, что дом теперь на осадном положении.

Они спокойно восприняли сообщение барина о возможной угрозе. После того что они пережили в Индии, вряд ли еще что-то могло вселить в них ужас.

Уснуть, да и то с трудом, Лукавский смог лишь на вторую ночь. В общем-то, слово «заснул» не в полной мере отражало его состояние. Он лежал на кожаном диване, прикрыв глаза, повернувшись на правый бок лицом к спинке дивана, накрывшись овчинным тулупом. Комната освещалась одним подсвечником с тремя свечами, стоявшим на столе. Слабое, колеблющееся пламя свечей выхватывало край дивана, стол и левый угол комнаты. Часы негромко отбили одиннадцать ударов. Шесть минут назад Степан тихо зашел в комнату проверить хозяина.

Увидев его спящим, он так же тихо прикрыл дверь и, стараясь не скрипеть половицами, прошел к лестнице и спустился на первый этаж.

На улице залаяла собака, послышался шум. Лукавский оторвал голову от подушки, упиравшейся в диванный валик, и прислушался. Может, извозчики снова сцепились колясками? Непохоже. Лукавский скинул тулуп на пол и сел, опустив старые ноги в шлепанцы, привезенные из Турции. Он встал, шаркая подошвами по полу, подошел к окну. На улице, за забором, на мостовой слышался гомон.

Лукавский прислушался. Разобрать слова не удавалось.

Литые решетки ворот вздрогнули. Кто-то или что-то ударило в них, гулко отозвавшись чугуном. Потом еще раз и еще. Удары в ворота становились все более частыми и сильными. Собачий лай во дворе становился все более свирепым, все чаще срывался на хрип.

— Отдайте нам антихриста! — донеслось с улицы.

На лестнице послышался тяжелый топот. Лукавский резко обернулся и посмотрел на дверь. В комнату вбежал Федор.

— Уходить надо, барин. Народ буйствует. Тебя требует.

— Много их? — спокойно спросил Лукавский.

— Человек двадцать, — ответил Федор. — Но народ все идет. Все эти сплетни про дом дьявола… Уходить надо, барин. Степан их задержит, пока мы до подземного хода дойдем. А там, на пустыре, и коляска уже дожидается.

Собака, только что хрипевшая, вдруг взвизгнула и замолчала.

— Что с Маркизом? — спросил Лукавский.

— Не знаю, барин, — ответил Федор. — Сейчас посмотрю.

Он тут же выбежал из комнаты. Лукавский повернулся к окну и посмотрел во двор. От правого забора к дому скользнула тень. Лукавский вздрогнул и прислушался к шагам на лестнице. Он был смелым человеком, и смерть его не пугала, но… смерть смерти рознь. Та, что готовилась ему, Лукавского совсем не устраивала.

На лестнице кто-то издал стон, и после треска сломанной древесины что-то тяжелое с грохотом упало на пол. Лукавский стоял у окна и смотрел на дверь в ожидании неизбежной смерти. Крики на улице становились все сильнее.

Решетка ворот не выдержала и рухнула на землю. Степан выбежал навстречу неистовствующей толпе и первым же взмахом жерди шестерых сбил с ног. Махнув своей огромной палицей еще пять-шесть раз, Степан довольно усмехнулся тому, как толпа отхлынула и, все еще не бросая жердь, пошел к крыльцу.

Когда он поднялся на последнюю ступеньку, в дверном проеме появилась красивая женщина, с глазами глубже, чем море. Несмотря на мартовский холод, на ней было шелковое белое платье, на голове такой же платок с перекинутым через левое плечо правым концом. Тонкими, холодными пальцами она коснулась лица Степана. Он неестественно улыбнулся, выпуская из рук жердь…