За чертой

Арас встал достаточно рано, чтобы оказаться на полях раньше других и поскорее заняться своими посевами. В предутреннем свете он видел достаточно хорошо, чтобы не повредить молодые растеньица, окучивая их. К тому же в это время гораздо прохладнее, чем обычно, и больше похоже на Безер'едж.

Арас тосковал по Безер'еджу. На Безер'едже ничто не напоминало о вынужденном безбрачии.

У входа в один из домов молодой отец наслаждался утренним ветерком, прислонясь к дверному косяку и прижимая к груди младенца. Арас слышал монотонный звук, который он издает — Шан называла это мурлыканьем. Мужчина кормил ребенка грудью и думал о чем-то своем. Увидев Араса, он просто кивнул в знак приветствия.

Арас ощутил пронзительную боль, но кивнул в ответ и поспешил дальше. Вот еще одна причина, по которой ему трудно во Ф'наре. Человеческие младенцы не пробуждали в нем никаких инстинктов. Он распознавал лишь их гнев или недовольство. Они не особенно ему нравились: несформированные гефес, требовательные, капризные, эгоцентричные, почти невыносимые, пока не научатся взаимодействовать с остальным миром.

Неудивительно, что многие люди так с этим и не справляются.

Арас вытащил из сумки мотыгу и прикрепил к ней самое узкое лезвие. Пора собирать желтолист, он совсем спелый. Арас смял в пальцах кончик листка — тот сморщился, как тряпочка. Листья из жестких и красных стали мягкими и золотистыми, значит, токсины ушли в корень, и можно собирать урожай.

Араса токсины не пугали, но он собирал желтолист в положенное время. Сегодня соберет больше, чем ему нужно, и отнесет на пищевые склады в пункт обмена излишков. У христиан в коммуне Константин тоже действовала система распределения пищи, но кто-то обязательно занимался учетом продуктов и следил за тем, чтобы каждый вносил свою долю и потреблял не больше, чем ему полагается. Иначе система не работала.

А я считал, что понимаю их.

Он прожил с людьми гораздо дольше, чем со своими собратьями вес'хар. Тело его присваивало человеческие гены, которые с'наатат находил в вирусах, бактериях и отмерших клетках кожи. Но смешение крови с Шан дало гораздо более полное понимание того, что значит быть человеком, и это понимание повергло его в шок.

На самом деле я не понимал их никогда.

Арас взвесил мотыгу в руке. Черенок похож на… на оружие, на какую-то дубину. Не его воспоминания — ее. Сжимая палку, Арас ощущал гнев, ужас, и еще ему казалось, что он знает что-то такое, что навсегда перевернуло мир с ног на голову.

Он отбросил мотыгу и сосредоточился на воспоминаниях. Что бы там ни произошло, он должен знать. Что оставило в ее памяти такой глубокий след и почему это важнее всего остального?

Человеческие воспоминания, которые передаются с генами, совсем не такие, как у исенджи. Эдди как-то раз показал ему, как монтируют кинопленку, и Арас подумал, что нашел хорошее сравнение. Воспоминания исенджи точные, подробные, последовательные, как хорошо подогнанные друг к другу кадры, а у людей они отрывочны и перемешаны — как будто перематываешь на большой скорости разные куски пленки, и пустые кадры чередуются с яркими снимками.

Воспоминания исенджи — из области прошлого. А у Шан — из области «сейчас».

Арас погрузился в них.

Кто-то сидит на жесткой скамье. Это Шан. У нее в руках тяжелая дубинка. Невероятно. Сделай же что-нибудь. Поквитайся. Восстанови баланс. Дверь распахивается, из нее льется столп желтого света, и кто-то, кого она знает и уважает, велит ей разобраться с этим. Холодный выброс адреналина… пустота… Дубинка как будто становится частью руки. Сладостная, животная ярость… Лицо какого-то мужчины, он ухмыляется, но потом улыбка сползает с его губ…

Арас ярко ощутил, как неумолимо пляшет в руках дубинка — вверх-вниз, вверх-вниз, — и сжал, а потом отбросил черенок мотыги. Облегчение, сильное, как от утоленной жажды, затопило его. Он упал на колени. Как трудно собраться с мыслями…

Нет, это совсем не похоже на сознание исенджи.

Шан избивала кого-то и смаковала, наслаждалась каждой секундой этого действа. Ужасно. Арас не хотел бы считать свою исан — а он уже признался себе, что воспринимает ее именно в этой роли, — мучительницей. Эта мысль покоробила бы кого угодно, но для него оказалась просто невыносимой. Он попытался отвлечься: сгрузил собранный желтолист на тележку и покатил ее по тоннелям, которые окружали город и вели к другим поселениям. В трубопроводе над головой прерывисто шумела вода — ее качали в ирригационную сеть.