За чертой

Доктор сидит ждет. Мосо распахнул дверцу, пошарил под сиденьем, достал заводную рукоять, подошел к машине спереди. Доктор погасил фары. Его работник нагнулся, вставил рукоять в гнездо, установил в удобное для рывка положение, крутнул, и мотор снова завелся. Доктор заставил двигатель несколько раз взреветь, снова включил фары и, покрутив что-то на дверце, опустил боковое стекло и забрал у мосо коленчатую рукоять. Потом торчащим в полу рычагом переключения передач врубил первую, и они поехали.

Плохо освещенная улица была узка, поэтому желтые пучки света фар все время натыкались на какие-то дальние стены. На улице вдруг появились люди. Наверное, семья: мужчина впереди, за ним женщина и две не совсем взрослые девочки с корзинами и как попало увязанными узлами. Застигнутые лучами фар, они застыли, словно лани, позами подражая теням, движущимся по дальней стене куда живее их; мужчина стоял столбом, а женщина и старшая девочка выбросили по направлению к машине одну руку, словно пытаясь ею защититься. Доктор закрутил большую деревянную баранку влево, фары отпустили попавшихся, и семейство опять пропало в непроницаемой мексиканской ночи.

— Давайте еще раз. Расскажите мне, что случилось, — сказал доктор.

— Моему брату попали в грудь из винтовки.

— И когда это произошло?

— Два дня назад.

— Он разговаривает?

— В каком смысле, сэр?

— Ну, говорит он что-нибудь? Он в сознании?

— Да, сэр. Он в сознании. Но он, вообще-то, и так никогда много не разговаривает.

— Да, — сказал доктор. — Конечно.

Он закурил сигарету и молча катил дальше по дороге к югу. Только сказал, что в машине есть радио и Билли, если хочет, может включить музыку, но Билли подумал, что доктор включил бы радио сам, если бы хотел его слушать. Вскоре доктор так и поступил. Они слушали американскую музыку хиллбилли, которую передавала станция в Акунье, что у самой границы с Техасом;^{82} доктор вертел баранку, курил и молча слушал, а из темноты вдруг возникали и неслись навстречу разожженные светом фар глаза коров, пасущихся в придорожных канавах, за которыми тянулась пустыня, уходящая в бескрайнюю тьму.

Свернули на ведущую к эхидо дорогу, наезженную по приречному суглинку, назад убежали бледные, корявые столбы тополей, быстро сосчитанные фарами, буркнул что-то под колесами деревянный мост и наконец с натугой влезли на подъем к огороженной территории. Перед капотом крест-накрест забегали с лаем поселковые собаки. Билли показывал дорогу, и, миновав темные крылечки спящих кооператоров, машина подъехала и остановилась прямо у тускло светящегося дверного проема, за которым среди подношений лежал его брат, похожий на выцветшее фото умершего родственника, обложенное всякими ofrendas[529] в День Всех Святых, или, как здесь его называют, Día de los Muertos — День мертвых. Доктор заглушил двигатель, выключил фары и потянулся за саквояжем, но Билли уже схватил его и понес. Доктор кивнул, вышел из машины и, установив на голове шляпу, пошел к дому; Билли за ним.

Хозяйка Муньос, уже вышедшая из второй комнаты, стояла в зыбком свете церковной свечки; на ней было единственное платье, в котором Билли ее видел всегда; пожелала доктору доброго вечера. Доктор вручил ей шляпу, расстегнул пиджак и, сняв с плеч, поднял и вывернул его, после чего вынул из внутреннего кармана футляр с очками. Затем вручил пиджак хозяйке, вынул из манжет запонки — левую, потом правую, — положил их в брючный карман, закатал рукава крахмальной рубашки на два оборота каждый, сел на плоский тюфяк, вынул из футляра очки, надел и посмотрел на Бойда. Приложил ладонь к его лбу.

— ¿Cómo estás? — сказал он. — ¿Cómo te sientes?[530]

— Nunca mejor,[531] — прохрипел Бойд.

Доктор улыбнулся. Повернулся к женщине.

— Hiérvame algo de agua,[532] — сказал он.

Потом он вынул из кармана маленький никелированный фонарик и склонился над Бойдом. Бойд закрыл глаза, но доктор оттянул ему нижнее веко сперва одного, потом другого глаза, внимательно вгляделся. Медленно поводил фонариком туда и сюда возле зрачков, заглядывая внутрь. Бойд пытался отвернуть голову, но доктор держал руку вплотную к его щеке.

— Véame,[533]— сказал он.

Откинул одеяло. Что-то маленькое быстро-быстро побежало по бинтам. На Бойде была белая фланелевая блуза — из тех, какие носят рабочие в полях, без воротника и пуговиц. Доктор ее на нем задрал, вынул из рукава правый локоть Бойда и потащил ее с него через голову, потом очень осторожно снял рубаху с левой руки Бойда и подал ее Билли, на него даже не взглянув. Бойд лежал весь завернутый в марлю, кровь из раны протекла сквозь бинты, засохла и почернела. Доктор сунул руку под бинты, а другую положил Бойду на грудь.

— Respire, — сказал он. — Respire profundo.[534]