За чертой

На них были домотканые платья и грубой работы уарачи — сандалии из сыромятины и обрезков ремней на подметках из кусков автомобильной шины. Старуха кутала плечи в черную шаль rebozo, девчонка же в тонком ситцевом платье была чуть не голой. Цвет кожи у обеих был по-индейски темным, глаза угольно-черными, а курили они, как бедные едят — истово, словно молятся.

— Es una loba,[79] — сказал он.

— ¿Cómo?[80] — сказала старуха.

— Es una loba.

Старуха посмотрела на волчицу. Девушка посмотрела на волчицу, потом на старуху.

— ¿De veras?[81] — сказала старуха.

— Sí.

У девушки стало такое выражение лица, будто она сейчас вскочит и убежит, но старуха, увидев это, усмехнулась и успокоила ее: дескать, не бойся, кабальеро шутит. Сдвинув сигарету в уголок рта, она стала звать волчицу. Хлопать по земле — мол, подходи сюда.

— ¿Quépasó con la pata?[82] — спросила она.

Он пожал плечами. Объяснил, что она попалась в капкан. Далеко внизу на склоне горы раздавались крики погонщиков arrieros.

Старуха предложила угоститься табаком, но мальчик поблагодарил и отказался. Она пожала плечами. Он сказал, что просит простить его за неприятность с осликами, на что старуха ответила в том смысле, что просто арьерос оказались неопытны и проявили неумение управляться с животными. Сказала, что все нормальные мужчины в стране погибли во время революции,^{21} остались одни tontos.[83] Сказала: мало того, у дураков только дураки и рождаются, и вот вам тому подтверждение, а поскольку производить потомство с ними могут только глупые женщины, потомство их обречено вдвойне. Еще раз затянувшись самокруткой, от которой оставался крохотный окурок, она дала ему упасть наземь и посмотрела с прищуром.

— ¿Me entiende?[84] — спросила она.

— Sí, claro.[85]

Она с интересом оглядела волчицу. Снова посмотрела на него. Один ее глаз был полуприкрыт — возможно, вследствие какой-то травмы, — но вид он придавал ей очень требовательный и бескомпромиссный.

— Va a parir,[86] — сказала она.

— Sí.

— Como la jovencita.[87]

Он посмотрел на девушку. Та не походила на беременную. Сидела, повернувшись к ним спиной, курила и смотрела вдаль, где вряд ли можно было увидеть что-либо интересное, хотя порой со склона горы еще долетали еле слышные выкрики.

— ¿Es su hija?[88] — спросил он.

Старуха помотала головой. Сказала, что эта девочка — жена ее сына. Сказала, что они муж и жена, но у них нет денег заплатить священнику, поэтому по-церковному они не венчаны.

— Los sacerdotes son ladrones,[89] — сказала девушка.

Это было первое, что она произнесла. Старуха покосилась на девушку и закатила глаза.

— Una revolucionaria, — сказала она. — Soldadera. Los que no pueden recorder la sangre de la guerra son siempre los más ardientes para la lucha.[90]

Он сказал, что ему пора. Она не обратила внимания. Сказала, что, когда сама была ребенком, видела, как в деревне Асенсьон застрелили священника.^{22} Поставили его у стены его же церкви, расстреляли из винтовок и ушли. Когда они скрылись, деревенские женщины подошли к нему, стали на колени, подняли ему голову, но священник был то ли уже мертв, то ли умирал, и некоторые из женщин намочили платки в крови священника и стали благословлять друг дружку этой кровью, как будто это кровь Христа. Она сказала, что когда молодые люди видят, как на улицах расстреливают священников, это меняет их взгляд на религию. Сказала, что молодежь нынче религию ни во что не ставит, так же как и священников, семью, страну и Господа Бога. Сказала, что, по ее мнению, над этой страной проклятие, и спросила, что он по этому поводу думает, но он сказал, что знает эту страну слишком мало.

— Una maldición, — сказала она. — Es cierto.[91]

Крики погонщиков на склонах внизу давно утихли. Слышался только свист ветра. Девушка докурила сигарету, встала, бросила ее на дорогу, затоптала окурок сандалией, да еще и закопала его в пыль, словно он наделен какой-то собственной зловредной жизнью. Ветер раздувал ее волосы, целиком облепил фигуру тонким платьем. Она посмотрела на мальчика. И сказала, что старуха всегда говорит о проклятиях и убитых священниках, что она полоумная и чтобы он ее не слушал.

— Sabemos lo que sabemos,[92] — сказала старуха.

— Sí, — сказала девушка. — Lo que es nada.[93]

Старуха протянула к девушке руку ладонью вверх. Будто предъявляет самое девушку в доказательство никчемности ее воззрений. Предлагая ему взглянуть на нее: конечно! — что она может знать? Девушка тряхнула головой. И сказала, что она, по крайней мере, знает, кто отец ее ребенка. Старуха вскинула руку вверх.

— Ай-яй, — сказала она.