За чертой милосердия

Переправу закончили в 12.00. Противника пока не видно. Командование бригады принимает решение дальше опять идти тремя группами и чтоб каждая выходила в свой тыл самостоятельно. Каждой группе ставится боевая задача — вблизи линии охранения разгромить полевые гарнизоны противника.

Но до линии финского охранения еще надо дойти, а главное — прорваться через дорогу Паданы—Кузнаволок.

Глава двадцать шестая

(р. Волома, 14 августа 1942 г.)

I

Среди многих других забот, опасностей и утрат, которые переживала бригада на пути между реками Сидра и Волома, пропажа отряда «Мстители» воспринималась поначалу лишь как временная потеря связи с ним. Верилось: коль не на этом привале, так на следующем Попов догонит бригаду или, в крайнем случае, выйдет на радиосвязь. Основной маршрут движения бригады он знает. Не может же отряд, насчитывающий более полусотни бойцов и восемь ручных пулеметов, исчезнуть бесследно и бесшумно. Бой, который они слышали, находясь у реки Сидра, по всем данным, происходил на высоте 195,1, и вел его взвод Бузулуцкова.

Сообразно этим предположениям Колесник и действовал в первые дни: вел тщательную разведку, двигался замедленно, уходя с больших привалов, оставлял для связи с Поповым поисковые группы. Это было чревато новыми потерями — по следам шел противник, но, к счастью, все группы, за исключением отделения Полевика, благополучно возвратились. В Беломорск было сообщено, чтобы радиоузел искал прямую связь с Поповым.

Аристов все это молчаливо принял.

Однако время шло, никаких вестей от Попова не поступало, надежда сменилась сомнениями, а потом, по мере удаления бригады от реки Сидра, и опасениями, что отряд, возможно, потерян навсегда. Эта мысль угнетала сознанием того, что где-то был допущен просчет и он, Аристов, причастен к этому. Он стал искать объяснения случившемуся, и выходило, что вина всему — отсутствие в бригаде твердой командирской руки. Аристов и прежде был весьма невысокого мнения о начальнике штаба, но теперь, после гибели Григорьева, поведение Колесника предстало перед ним как бы в новом свете. Его молчаливая сдержанность стала казаться самомнением, пунктуальность — ограниченностью, а уступчивость — не чем иным, как растерянностью.

Стоило принять это, как четко и решительно последовал вывод: бригада при таком командире может и не выбраться из вражеского тыла. Командир обязан все знать, все предвидеть. Даже то, что бригада, поджидая отряд Попова, двигалась медленнее, чем могла бы, стало казаться грубейшим тактическим просчетом. За пять дней прошли всего тридцать километров! Финны получили лишнее время, чтоб укрепить подходы к дороге Паданы—Кузнаволок.

Рассуждая так, Аристов не забывал, что каждое свое решение начальник штаба принимал с его согласия, во всяком случае — ставил его в известность, но теперь, когда все предстало в новом свете, это обстоятельство не только не оправдывало Колесника, а даже наоборот — усугубляло его недостатки. Какой же он командир, если шагу не может сделать самостоятельно? Получается, что все решения за него должен принимать комиссар…  Выходит, если решение принесло успех, то честь и хвала командиру, а если неудача, то можно укрыться за комиссаровой спиной… Нет, так не пойдет!

Аристов не боится ответственности, он и без того в качестве комиссара отвечает за все, за каждый шаг бригады и за каждого человека, он готов делить ответственность даже за командирские решения, но командир при этом должен пользоваться его полным доверием и уважением.

Таким человеком в бригаде представлялся ему Николай Иванович Кукелев.

В ночь с 11 на 12 августа бригада получила большую партию продовольствия: восемь легких самолетов выбросили четырехдневный запас. До линии охранения противника оставалось сорок километров, и продуктов должно было хватить до выхода на ничейную землю. Бригада и сама не была заинтересована в том, чтобы в ближайшие дни самолеты открывали противнику ее местонахождение, она получила свободу маневра, и наконец-то исполнилось то, о чем все время мечтал Григорьев до самой своей гибели!

В трудные минуты Аристов все чаще вспоминал Ивана Антоновича. Все связанное с ним стало казаться удивительно светлым, умным, единственно правильным; он уже искренне жалел, что иногда позволял себе излишнюю резкость в разговорах с комбригом, который и сам был крутоват и несдержан по характеру, а в результате люди могли подумать об их отношениях бог знает что, хотя на самом деле эти отношения были доверительными, откровенными и всегда принципиальными. Для Аристова Григорьев и сейчас незримо присутствовал в бригаде, им он пытался поверять свои суждения, и потому было особенно неприятно видеть на лице Колесника загадочную и недоверчивую усмешку.