За чертой милосердия. Цена человеку

— Встань как следует! И отвечай, трепло несчастное! Ишь, у него, видите ли, «хрустнуло под пальцами…». Где только научился так складно врать. Вот уж воистину, один дурак семерым работу задаст. Знаешь ли ты, идиот, что из-за твоей болтовни людей на проверку пришлось отправлять, все твои другие сведения под сомнение ставить. Хорошо, хоть в деле не наврал, а то быть бы под трибуналом. Вот так: был ты представлен к награде, а теперь все отменяется… Будешь месяц нужники чистить.

Помощник комбрига приблизился к Васе и тихо спросил:

— Скажите, Чуткин, зачем вы все это придумали? Зачем вам понадобилось позорить свою сестру, да и себя, конечно?

Вася молчал. Что он мог ответить? Им легко спрашивать — зачем? А попробовали бы сами пойти в оккупированную деревню, да пожили бы там хотя бы неделю — тогда узнали бы, зачем человеку приходится многое придумывать… За двое суток, пока шел через озеро и впереди ждало неизвестное, в голове всякое побывало. И хорошее, и худое. Даже не знал, живы ли вообще мать и Зинка — восемь месяцев ничего о них не слыхал. Если живы, то как живут, чем кормятся? Подумаешь об этом — опять закорючка! Если плохо им — мать жалко, старая уже, а помочь-то нечем. Коль хорошо или сносно живут — еще хуже, разве честные советские люди могут хорошо жить при оккупантах?.. Да, многое пришлось обмозговать, и он остановился, как ему думалось, на самом худшем. И так свыкся в мыслях с этим, что, кажется, все было на самом деле.

Разве ж виноват он, что в деревне все оказалось проще и неинтересней. Живут люди. Впроголодь, конечно, но от голода никто еще не умер. Кто как может, переживают лихое время, своих ждут. Парни и девки, оставшиеся в оккупации, угнаны на оборонные работы и дома бывают только по церковным праздникам. Старикам и пожилым тоже без дела сидеть не дают — дороги расчищают, дрова заготовляют, паек отрабатывают.

Конечно, и он, и мать натерпелись страху за эти две недели, пока он таился в родном доме. В деревне стояла полурота финнов, а неподалеку на мысу — дальнобойная батарея с прожектором. Казармы в бывшей школе расположены, но в дом Чуткина солдаты заглядывали чуть не каждый день. То одно им надо, то другое — только успевай в холодный подпол прятаться.

Вот так все и вышло.

Случись что-либо необыкновенное, может, из сознания и выпало бы то, к чему готовил он себя, когда шел через озеро. Но ничего не случилось, и оно, это придуманное, так и осталось в нем самым глубоким и потрясшим его переживанием.

Вот теперь попробуй объясни — зачем он все это придумал? Да и какая же это выдумка, если он все это действительно пережил и, коль понадобилось бы, то поступил бы точно так, как рассказывал.

Вася молчал.

Командиры, так и не добившись толку, отпустили его.

Васина жизнь в отряде сделалась нелегкой. Уважение сменилось если и не полным презрением, то уж достаточно ядовитой насмешкой. Этого, вероятно, не произошло бы, если бы сам Чуткин повел себя по-иному. Другой постарался бы превратить случившееся в шутку, в розыгрыш. Но Вася и не умел, и не хотел этого. Он вел себя так, словно ничего не произошло. С еще большим безразличием к тому, что о нем говорят или думают, Вася в ответ на самые язвительные вопросы пожимал плечами и ронял свое любимое: «А мне чё? Сами просили…»

Многих это бесило, иные, пользуясь беззащитным Васиным положением, стали извлекать для себя выгоду. Внеочередные работы, всякие поручения, что потрудней, — теперь было на кого спихивать. Особенно старался его земляк, командир отделения Живяков, который чувствовал себя лично оскорбленным тем, что не только первым поверил рассказу Васи, но и своим одобрением как бы поставил его в пример другим. Он действовал по принципу: провинился — зарабатывай прощение товарищей. Внеочередные наряды сыпались на Васю за дело и без дела. Вася не роптал. Немудреную справедливость этого принципа он разделял и сам, но выполнял бесконечные поручения командира отделения не только в силу этого. Своей безотказностью он славился и раньше. Лениво, может быть, даже нехотя, но он всегда пойдет, принесет, сделает. Хитрецы и филоны (а такие всегда найдутся, раз есть простаки) охотно пользовались Васиными услугами и до этого, а теперь они получили как бы моральное право не стесняться. Совсем загоняли бы Чуткина, но было у того спасение — в любом деле он не переусердствует; не откажется, но и не разбежится; если возможно, сделает чуть меньше положенного. Может, это его качество развилось как средство защиты от желания других слишком уж часто прибегать к его услугам.

Так было на базе. Но в походах есть тот минимум, меньше которого делать невозможно. Каждый должен идти и нести за плечами свой груз.

В отношении Чуткина Живяков учел и это обстоятельство.

2